Гурко. Под стягом Российской империи

— Ниче, братцы, за Богом дружба, за царем служба! Терпи.

Дьячков буркнул:

— Царя бы сюда, на одну ночку!

Сухов расслышал, голосок подал:

— Ты, Василий, имя царя не поминай всуе.

— Вредный же ты мужичек, Сухов, ровно заноза. Выйдем, Поликарп.

Выбрались из землянки, размялись после сна. Сентябрь лист на дереве сбросил, по вершинам припорошило первым снежком.

— До белых мух досиделись.

— Конца обороне не видать, за месяц атакам счет потеряли.

Саушкин подумал, турки торопятся взять перевал до зимы. Завалит снег дорогу, тогда Балканы им не перейти. Оттого их атаки ожесточаются и после каждой сотни убитых оставляет. Только вчера не менее двух бригад ходили на приступ, а с Лысой горы и Малого Бедека били по Шипке их батареи.

Однако и русские батареи взяли османов перекрестным огнем. Падали убитые и раненые, но живые, перешагивая, лезли настырно…

А в землянке Сухов голоском тоненьким, дребезжащим жаловался:

— Натерпелся я страху, когда увидал, как турки над нашими ранеными лютуют, руки, ноги отсекут, из солдата обрубок делают. Лежат тела безголовые…

— Аллаху угодное творят.

— Башибузук зверь, не человек.

— Ты зверя хищного не обижай. Сытый зверь человека не тронет.

Проснулся солдат, голову приподнял:

— Че приснилось мне, братцы, будто на рыбалке я. В казане уха булькает, парует. Как наяву дух чую.

— От голодухи-то. Пузо харч требует.

— Ныне какая-никакая похлебка, а снег ляжет — соси лапу.

— Сулейману перевал — орешек крепкий!

— Сколь же сидеть будем?

— Пока турку не побьем…

Вернулись стрелки из пикета.

— Слышали, к нам из резерва батальон брянцев в подмогу идет.

— Одежонки бы теплой подвезли!

— Коли Сулейман нас прежде не одолел, так уж с подмогой и подавно не одолеет.

В штаб армии Гурко прибыл за неделю до приезда Тотлебена. Иосиф Владимирович посмотрел на часы, было два часа пополудни.

Время обеденное, но адъютант главнокомандующего, полковник Скалой, доложил и великий князь принял Гурко немедленно.

Разговор шел в основном о перевале. Николай Николаевич согласился с мнением Гурко, что Сулейман-паша основной удар будет направлять на Шипку и обещал помочь ее защитникам. Однако посетовал, что все резервы армии берет на себя Плевна.

— Осман-паша настолько укрепил город, что мы вынуждены вызвать генерала Тотлебена со всеми его инженерными способностями, — сказал великий князь и потер виски.

Прошелся по комнате, подошел к карте, долго рассматривал ее. Она вся в районе Плевны была испещрена пометками синими, красными, зелеными карандашами. Наконец заговорил:

— Государь распорядился вызвать на Балканы гвардию. Вы, Иосиф Владимирович, понимаете, что это не от хорошей жизни. Гвардия начнет прибывать в ближайшие дни. И у его императорского величества было желание видеть во главе ее вас, Иосиф Владимирович. — Внимательно посмотрел на Гурко.

Тот встретил эти слова спокойно, лишь поблагодарил:

— Я признателен его величеству за столь высокий почет, мне оказанный, и постараюсь оправдать его.

Главнокомандующий кивнул:

— Вот и хорошо. После совещания с генералом Тотлебеном отправляйтесь в Эски-Баркач, где и будет формироваться вся гвардия балканской армии…

У помещения штаба Дунайской армии генерала Гурко дожидался его адъютант, чтобы проводить на квартиру, где денщик Василий уже истопил баню и успел сварить щи. Пока генерал ел, Василий молчал. Но вот Гурко отодвинул тарелку и принялся пить чай, как Василий подал голос:

— Ваш благородь, доколь здесь задержимся?

— Тебе, Василий, аль место здесь понравилось?

— Никак нет, ваш благородь, дюже оно шумливое, эвон сколь их благородий и высочеств, только успевай тянись во фрунт.

Гурко рассмеялся, успокоил:

— Недолго, Василий, скоро уедем…

Пробудился Иосиф Владимирович от запаха жареного масла. Умылся, оделся. Василий внес тарелку с блинами.

— Что это ты расстарался, неделя-то не блинная?

— До блинной недели ждать неча.

И вспомнился Гурко Петербург зимний… Блинная неделя, с балаганами, катанием на тройках, с бубенцами… Девки яркие, красивые, нарядные… Потехи, игрища… На столиках самовары пыхтят, блины на печурках железных жарятся. С пылу, с жару, хоть с маслом, хоть со сметаной…

А они, учащиеся Пажеского корпуса, бегали к Адмиралтейству блинами лакомиться, на карусели прокатиться, на лодках-качелях к небу взлетать…

Вокруг гудели дудочники, верещали свистульки, били бубны… И все вокруг пело и веселилось…

«Как же давно это было», — подумал Гурко.

Атака началась с рассветом. Солнце едва коснулось края вершины, как с Лысой горы начали сползать таборы Расима-паши. Густые темно-синие колонны, красные фески. Будто алая кровь залила склоны Лысой горы.

А по дороге двинулись бригады Реджиба и Шакуни-паши. Они рвались к горе Святого Николая.

Открыли огонь русские батареи. Выжидали, подпуская противника, ложементы. Картечь косила таборы.

Турки отошли, чтобы тут же снова пойти в атаку… Третий, четвертый заход…

К обеду у Столетова в резерве оставалась всего одна рота, а бой не утихал. Видимо, Сулейман-паша решил в этот день сломить защитников, используя свое превосходство в силе…

— Муллы, с ними муллы! — зашумели дружинники, указывая Стояну на мелькавших среди турок людей в белой одежде и белых чалмах.

Муллы взывали, указывая на позиции русских. Столетов подозвал Стояна:

— Поручик, ведите последнюю резервную роту.

Выскочив из ложемента, Стоян бросился выполнять приказание. Николова увидел издали. Его резервная рота была наготове.

— Капитан! — махнул рукой Стоян.

Райчо понял: настал час его роты. Солдаты бросились за капитаном. Бой уже завязался у подошвы горы Святого Николая, где туркам удалось овладеть первыми ложементами.

С появлением роты Николова бой закипел. Гнев и ярость овладели солдатами. Знали, лучше смерть, нежели оказаться в плену у османов.

Ударили в штыки орловцы и брянцы. Стоян рубился саблей. Первыми не выдержали боя муллы, побежали. Глядя вслед отступавшим туркам, Столетов сказал Рынкевичу: