Гуру и зомби

Чтобы не осрамиться, Вера попробовала работать как в молодости: писала до изнеможения, не различая день-ночь, в одежде валилась на кровать, отключалась и, как только глаза открывались – в душ и снова к мольберту. Но первая жила быстро истощилась, повторяться не хотелось, а новое под кистью не рождалось. Надобно время, чтобы думать, сочинять… Только полноценная, калорийная жизнь способна подпитать креатив.

Позвонила Сашке Панкратову. Нет в Москве. Его жена сказала, что улетел в Лаос. Валюня Валентинов в Германии, Горин в Китай махнул.

Ребята мир завоевывают, а я…

Но чтобы врасти в московскую жизнь, хоть на несколько месяцев корешки в нее пустить, хорошо бы обзавестись каким-нибудь Вергилием. То есть понадобился гид, ориентирующийся в столичном аду. Май был ужасно жаркий.

Вера набрала Герочкин мобильный. Отключен. По домашнему телефону вежливая Софа пообещала передать, что его мама разыскивает.

И тут вспомнилось: Герка, скорее всего, сейчас в Доме архитектора. Нестора слушает.

Это недалеко, заодно и прогуляюсь.

Так начался ее роман… И в нем растворились ее подавленные обиды, ее многочисленные претензии к миру и к конкретным людям. Все стало не больно и не важно…

Нестор часто уезжал, поэтому в первую же разлуку захотелось его написать. Ну а потом как-то само собой его тело стало ее темой. А он – музой…

Вера думала – обрадуется… Надеялась, что укрепляет их связь. Любить так сильно, как она, сможет, наверное, еще какая-нибудь женщина. Хотя вряд ли… Но уж писать портреты возлюбленного точно ни у одной не получится. Уверена была: такие отношения важнее и крепче брачных уз.

Понимала, конечно, что он – особенный. Он – отдельный. Он отгорожен от всех.

Но и она ведь тоже…

Граница между индивидуальностями – такими, как они, – преодолевается на уровне духа. Тот, кто на эту высоту поднялся, уже не отречется ни от одного, там встреченного. Не отвернется. Не скажет, как чужой: «При чем тут я?»

Женские ожидания…

Нестор, рассматривая первую графическую серию своих торсов, поусмехался, похвалил технику, рисунок, точность деталей и попросил больше его не трогать. «Не хочу быть моделью, – ласково сказал, обнимая. – А то, что уже сделано, оставь в архиве – пусть потомки разбираются.

После моей и твоей смерти. Получится интрига… Даже интересно, что они домыслят…»

Никакой угрозы в его словах Вера тогда не услышала. Насчет обеих смертей – это он, конечно, пошутил. Никто умирать не собирается. Ни он, ни она. А не выставлять работы она не может. И он отлично знает, что ей каждая картина нужна, что у нее цейтнот.

Еще и самодовольно подумала: так высоко ставит мое искусство! Считает, что мои работы будут долго жить!

А потом уже ни одного полотна без Нестора у нее просто не получалось. Показывать их ему больше не стала. Да и не могла: он как раз укрылся от московского пекла в прохладных швейцарских Альпах, потом еще куда-то улетел, уже не отдыхать, а по делам. Вернулся в день открытия выставки, но не пришел на вернисаж. Не захотел поддержать… Даже на одну единицу не увеличил число пришедших. В то время как ей нужна была толпа, ведь количество народу – одно из мерил успеха…

Надеясь только на себя, за неделю до открытия Вера принялась рассылать по электронной почте приглашения – раньше бессмысленно: забудут. Текст получился каким-то униженно-официальным, и тогда она всем, без разбору стала добавлять мазохистское: «Если у вас найдется пара ядовитых слов об авторе, буду рада их выслушать».

Галерейщица из «Ривенджа» мгновенно ответила, что придет с радостью, чтобы сказать несколько завистливых слов. И не явилась.

Журналистка Светлана дала анонс по «Маяку», чем очень помогла, хотя саму ее Вера в толпе не видела.

Сашка Панкратов отозвался не сразу: «С удовольствием бы пришел, но я все еще в Лаосе. Сейчас тусуюсь во Вьентьяне – это их столица, большая деревня, в которой просторы – море, точнее Меконг. А потом еду в Луанг-Пробанг, это тоже столица, но древняя и в горах и упраздненная к тому же полтыщи лет назад, кажется. Удачи, старушка!» Теплое письмо, Вера его наизусть запомнила, особенно приятно было перекатывать во рту такой правдивый, настоящий «Луанг-Пробанг».

И еще один ответ запал, как говорится, в душу. От пожилой искусствоведши, бывшей коллеги по работе в Манеже.

В приглашательном раже кого только не вспомнишь…

Начало было вежливое и слишком подробное для их полузабытого знакомства: «Большое спасибо за приглашение. К сожалению, я сейчас пасу четырехлетнюю внучку (дочка уехала в трехнедельную командировку), так что быть на вернисаже никак не смогу – не с кем оставить ребенка». Ну и ладно бы, но старушка не удержалась, добавила: «Что же касается ядовитых слов, то ни ядовитых, ни каких других у меня нет, потому что Ваших картин я не только не видела, но и не знала, что Вы заделались художницей. Теперь, по крайней мере, знаю, что их надо посмотреть».

Вера даже хлопнула в ладоши от восторга: не меняются люди!

Ничего бы не дали Верины любительские потуги, если б не спонсор. Он расшевелил своих помощников – те пригнали и телевизионщиков со всех мыслимых каналов, и пишущую братию. Официанты с подносами лавировали в толпе, как циркачи, и все равно раскокали несколько рюмок и стаканов. Посуда была не пластиковая, а чуть ли не хрустальная. Уровень!

Когда журналисты спрашивали, кто изображен на картинах, Вера отвечала: вымышленный человек, собирательный образ. А если знакомые в лоб называли имя Нестора, то она, чтобы не врать, всегда меняла тему.

Так и осталось невыясненным, был он хотя бы потом на ее выставке, не был…

Видел себя?

Когда перед самым отъездом она наконец застала его по московскому телефону, сказал, что сейчас у него такой период, что ни с кем не хочется разговаривать.

– Что же мне делать? – в отчаянии спросила Вера.

– Переждать…

Даже прощания внятного не получилось.

– Черт, куда это меня принесло? – вырвалось у Веры вслух и по-русски.

Огляделась – никого вокруг. Городская улица незаметно для нее превратилась в неширокую мощеную дорогу, по обеим сторонам которой нетесно стоят двух– и трехэтажные кирпичные особняки, окруженные ухоженной растительностью. Она не помнила, когда свернула со столбовой Офенерштрассе…

Первая мысль – позвонить Густаву. Пошарила по карманам – пусто. Не взяла ни мобильник, ни деньги… Беспомощна и одинока. От чего бежала, то и получила.

Вера топает правой ногой, чтобы привести себя в чувство.

Столько лет прожила в Нольдебурге, а представление о его топографии так и осталось смутным. Госпожа Простакова, не видящая смысла в изучении географии, раз есть извозчики.

А есть-то у нее всего один-единственный шофер – Густав. По-хозяйски плюхается всегда на сиденье справа от мужа и не думает о дороге.