Гуси-гуси, га-га-га...
Шрифт:
– Что ты не будешь, портянка? Зарезал без ножа… Видал гада? – Альбин опять с мольбой о сочувствии обратил взор к Корнелию.
– Видал… А мне-то что прикажешь делать? Имей в виду, вешаться я не буду. И в ваш электроящик прыгать живым тоже. – Мгновенный удар страха сорвал Корнелия с лежанки: мелькнула мысль, что Альбин вдруг нажмет кнопку, и под кушеткой разверзнется люк мгновенно действующего крематория.
Альбин не обратил на этот страх внимания. Сумрачно разъяснил:
– Теперь дело долгое. Если доложить все как есть – меня с работы коленом под зад и нащелкают на Машине столько шансиков, что вперед тебя отправлюсь в рай… Скажут: зачем индекс раньше
Сонливости у Корнелия как не бывало. Зато от ярости зазвенело в голове. Корнелий вспомнил все отборные ругательства, уложил их в обойму и выпалил в белесую рожу старшего инспектора. А после этого залпа проорал:
– О своей шкуре заботишься! А мне так и гнить здесь? Делай свое дело, а издеваться не смей! Не имеете права!
Инспектор Альбин по-настоящему испугался:
– Ну, ты чего?.. Обожди орать-то. Тебе хуже, что ли? Куда торопишься? Живи.
– Это – жизнь?! – рявкнул Корнелий.
– А что… – Альбин виновато ухмыльнулся. – Ни забот, ни работ. Поят-кормят. Цвети, как георгин в палисаднике.
<!– Generation of PM publication page 308 —>
– Ты сейчас у меня расцветешь. – Корнелий прикинул, как удобнее вляпать по белесой морде.
– Ну-ну… – Альбин отступил. – Я при исполнении.
– Ага, я вижу. Исполняй дальше, а я, пожалуй, пойду домой, – вдруг устало решил Корнелий. – Я не виноват, что у вас тут шарашкина кухня.
– Иди-иди, – в тон ему отозвался Альбин. – А дальше что? Индекс твой аннулирован, сразу и загремишь как уголовник. За побег. И в федеральную тюрьму. А там в течение суток…
– Испугал!
– Просто объясняю. Здесь ты можешь теперь неизвестно сколько тянуть, а на воле – сразу каюк.
– А на кой черт мне тянуть! Каждый день ждать, что приведешь нового «специалиста»! – Корнелий кричал, но в душе уже поднялась невольная, непослушная ему радость, что это отодвинулось на какой-то срок. Что еще не сейчас. Глупая была радость, животная. Дальнейшее бытие не несло с собой ничего, кроме уныния и страха. И все-таки.
Тем не менее Корнелий сказал:
– Я сразу увидел, что ты дебил. К этому тебя должность обязывает. Но не думал, что в такой степени.
– Хватит лаяться-то, – попросил инспектор Альбин. – Без того тошно. Шел бы ты погулял. Я тут с этим кретином разберусь, а потом помозгуем, что делать.
Корнелий плюнул и вышел. Его сильно мутило – то ли от всего происшедшего, то ли просто от слабости и голода: ведь с позавчерашнего дня, кроме двух глотков компота, ничего во рту не было (если не считать «Изумруд»).
В камере он лицом вверх лег на койку и поплыл, поплыл.
И уснул.
Его разбудил Альбин. Сидел на краю постели, дергал за плечо.
– Что надо? – Корнелий проснулся сразу.
– Слышь, какое дело. Давай я пока приставлю тебя к ребятишкам. Тут, за стеной.
Голова была ясная, легкая. Корнелий вспомнил, что слышал не раз приглушенные ребячьи голоса. Только раньше это проскакивало мимо сознания. А теперь и фраза вспомнилась насчет обеда: «Возьмешь за стеной, у ребятишек»… Неужели сейчас есть детские тюрьмы?
Но эта мысль была не главной. Главная – вокруг «пока приставлю».
– Что значит «пока»? До той поры, когда с опытным доктором сговоришься?
Альбин отвел глаза.
–«Доктор» – это когда еще. А чего ты хотел? Все мы на этом свете «пока».
– Да
ты философ.– Станешь тут…
– А за стеной что? Колония для несовершеннолетних?
– Опомнись! В наше-то время… Просто заведение такое, вроде как интернат. Маленький…
– А почему при вашей фирме?
– Дак безындексные же ребятишки-то. Они все по нашему ведомству проходят.
– Как это… безындексные? Разве сейчас бывают такие?
– А ты думал! Эх вы… население. Живете на воле, а как в аквариуме, дальше своих стенок ни фига про жизнь не знаете.
– Ну так просвети. Хотя бы напоследок… – с ленивой язвительностью попросил Корнелий. – Откуда берутся безындексные младенцы в нашем стабильном и полностью благополучном обществе?
– Кабы оно полностью благополучным было, зачем корпус уланов и наши заведения?.. А пацаны эти… Скажем, завела себе некая вольная девица случайное дитя. и что дальше? Думаешь, она сразу тащит его на регистрацию? Она, стерва, или прячет, или сплавить старается в казенный детприемник. Причем день рождения не всегда сообщает. А месяц прошел – и прививать индекс уже нельзя… А пока не снесли «Деревянный пояс», трущобы эти, сколько там безындексных ребятишек болталось! Прямо в семьях! Им, жулью да алкоголикам, – до лампочки всякие правила индексикации. Вот и вылавливаем этих пацанов. В спецшколы…
– А зачем вылавливать-то? Какой от них вред?
– Святые Хранители! Ты совсем идиот? Они же не все время детишки! Потом-то большими делаются! Как с ними быть? Они же бесконтрольные, машинная юриспруденция на них не распространяется! По закону для безындексных нужен свой суд, свои органы надзора!.. А опасности от каждого, кто без индекса, в сто раз больше, чем от обычного человека. Это статистика. Они, как правило, уголовники. Вот и есть инструкция: всех безындексных ребятишек – в закрытые заведения, чтобы, значит, контроль с малолетства… Да у нас-то здесь школа крошечная, чуть больше десятка пацанят. Просто чтобы наша контора совсем не закисла от безделья. И для отчетности – воспитательная работа, мол.
В этой длинной речи Альбина звучала какая-то виноватость. Но, конечно, не оттого, что ребятишек держат при тюрьме, а оттого, что хочет он приставить к ним Корнелия. Видимо, был у Альбина здесь какой-то свой интерес. Но Корнелий подумал об этом вскользь. Мысль вертелась около слова «безында». Ни в детстве, ни в зрелые годы он ни разу не задумывался об изначальном смысле этого ребячьего ругательства. Лишь сейчас дошло: «Безында – безындексный. Отверженный, чужой, вне закона…»
Он и сам сейчас был такой же. Даже хуже. «Безынду» не поймают с помощью локаторов. А биополе Корнелия Гласа еще посылало в пространство микроволны его индекса. Это был шифр мертвеца. Он стерт с магнитных карт во всех конторах, банках, казенных присутствиях. И, уловив излучение аннулированного индекса, электронный штаб уланского корпуса поднимет тарарам на всю страну. И свора затянутых в кожу улан помчится на своих черных дисках, отрезая пути, убивая надежду.
А здесь… как ни странно, какая-то надежда была. Шевельнулась. Надежда на что? Корнелий не знал. Но чувствовал, что именно в стенах муниципальной тюрьмы номер четыре для него сейчас наиболее безопасное убежище.
Скорее всего, это было глупое и обманчивое чувство. Но жить-то хотелось. Что ни говори, а хотелось. Хоть за решеткой, хоть немного.
– А что мне у них там делать-то? – хмуро сказал Корнелий.
«Безынды»