Гуси-гуси, га-га-га...
Шрифт:
Это была довольно дружная и спокойная ребячья компания. Судя по всему, они жили вместе уже долго, привыкли и привязались друг к другу. Антон был признанный командир, даже диктатор, но без всяких намеков на жестокость или на удовольствие от собственной власти. На нем лежала нелегкая роль посредника между ребятами и школьным (точнее, тюремным) начальством. Неглупый был парнишка и, видимо, с годами крепко понял, что послушание – это единственный способ защиты для безындексных пацанов. Куда деваться-то?
И спокойствие у ребят было, конечно, не от природных
Но, разумеется, не были они одинаковыми. И Корнелий догадывался, что внутренняя жизнь этой маленькой общины сложнее и беспокойнее, чем видится ему со стороны. Их глубинный мир оставался для него скрытым. Лишь непонятное заклинание – «Гуси-гуси, га-га-га…» – то в игре, то в молитве пробивалось иногда, словно ключик из глубины. Да ненароком замеченные сценки порой говорили: не все здесь мирно и монотонно.
Иногда замечал Корнелий тревожные перешептывания и боязливые взгляды девочек. Один раз услышал, как Антон вполголоса, но жестко отчитывал курчавого Илью: «Еще раз увижу – не обрадуешься. Я Корнелию не скажу, мы сами… Но запомнишь…» Илья – с головой ниже плеч, с красной шеей и свекольными ушами – неловко топтался и теребил подол своей мятой бумазейной курточки…
Корнелий не стал допытываться, в чем вина мальчишки. Не все ли равно? Ни у ребят, ни у воспитателя-арестанта впереди не было ничего. Немудрено, что понимание этой истины глушило интерес. Странно было другое: несмотря на всю свою апатию и тупую унылость, Корнелий иногда все же замечал в себе проблески любопытства к ребячьей жизни.
Может быть, любопытство – один из признаков надежды? А надежда, как известно, не исчезает, пока человек дышит…
Так или иначе, но общее настроение ребят Корнелий чувствовал. Ясно было, что новичок для них – чужой на сто процентов. Они отторгали его, как один биологический вид отторгает другой. Не по злости, а просто в силу природной несовместимости. Даже Антон отошел, словно говоря: «А что я могу поделать?»
– Ты должен слушаться. Ты же разумный человек, Цезарь, – сказал очкастый.
«Ого, имечко… – мелькнуло у Корнелия. – В самом деле аристократ».
У мальчишки и выговор-то был особый: словно под языком перекатывался стеклянный шарик, небрежно и чуть заметно перепутывая звуки «р» и «л»:
– Это несправедливо! Почему я должен? Вы меня просто украли! Даже родители не знают, где я! Они думают, что меня увезли в клинику Горского!
– Ты не прав. Родители извещены. А сюда тебя направили по указанию муниципалитета.
– Неправда! Я хочу видеть папу и маму!
– Папа сейчас в длинном рейсе, а мама… в санатории на Побережье.
– Какие нелепости вы говорите! – стеклянно сказал Цезарь. – Неужели папа и мама уедут, не повидавшись со мной! Вы просто… неумный человек! Я все равно уйду отсюда!
– Если ты будешь дерзить и сопротивляться, тебя накажут, – предупредил чиновник с пробором.
О, как Цезарь повел плечом! Какое великолепное
презрение брызнуло из зеленых глаз мальчишки!– Думаете, я боюсь? Я все равно не буду подчиняться. Хоть убейте.
– Да кто тебя собирается убивать? Ты что, парень? – Это подошел наконец старший инспектор Альбин Мук. – Поживешь здесь, все определится. Тут ведь тоже люди живут…
Цезарь быстро обернулся: новый человек – новая надежда.
– Могу я хотя бы позвонить домой?
– Видишь ли… Здесь только внутренняя связь, тюр… служебная. Чтобы звонить в город, надо с территории выходить, а с этим лучше обождать…
– Служебная связь без выхода на общую систему? Ну и смешные вещи вы го-ворите… – В голосе его прозвучали утомление и безнадежность.
– Пойдем в дом, – сказал Альбин. Хотел взять новичка за плечо. Тот с отвращением дернулся. И… пошел. Наверно, чтобы не повели силой. Корнелий почти физически ощутил, как боится мальчик чужих прикосновений.
Чиновники незаметно слиняли к проходной: видно, свое дело они сделали.
Цезарь медленно, как приговоренный к смерти принц, шел к своей тюрьме. Ребята молча раздвинулись у дверей. Антон подобрал с земли его «гусарку».
– Ну, теперь у тебя будет хлопот, – сумрачно посочувствовал Корнелию Альбин. – Пока птенчик не привыкнет…
– Откуда он такой? Что случилось? Ты же говорил, безындексные в семьях не живут…
– А он был нормальный. В том-то и дело. А месяц назад индекс у него пропал. Дикая история…
– То есть как это – индекс пропал?
– Ты меня спрашиваешь! Я же говорю: дикая история! Невозможно, чтобы живой человек перестал излучать! А у этого – глухо! Сто профессоров мозги вывихнули, месяц его исследовали в разных клиниках. Нет индекса, хоть расшибись…
– Бред какой-то… Так не бывает.
– Бред не бред, а факт.
– Ну… а сюда-то мальчишку зачем? Разве он виноват?
– А другие, кто здесь, разве виноваты? Закон…
– Но у других-то родителей нет. А у этого…
– Ты чего с меня-то спрашиваешь? – плаксиво сказал Альбин. – Я, что ли, решал? Машина решает! У нее в электронной башке сидит четко: безындексных детей – в закрытые спецшколы. Всех. Как убедились, что индекс у парня больше не появляется, – привет…
– Идиотство… А почему не дать ему хотя бы с родителями повидаться? Или позвонить…
– Ну, ты чудо… – вздохнул Альбин. – Что, по-твоему, его родители дома прохлаждаются?
– А где они?
– Где-где! В том самом месте! Думаешь, Управление оставит их в покое? Засадили в какую-нибудь лабораторию, исследуют, как кроликов: роль наследственности, генетический код предков, степень виновности…
– Разве это по закону? Машина не может назначить такое…
– Деточка… Машина – это Машина, а Управление – это Управление. Кто ею командует, Машиной-то? Особенно когда нестандартная ситуация и в электронных потрохах летят предохранители. Ты лучше скажи, койка там и все прочее для пацана готово?.. Ну и ладно! Ты уж распоряжайся тут сам, а я побег, в конторе куча дел…