Гуси-гуси, га-га-га...
Шрифт:
«Не все ли равно! Значит, не зря я смотрел эту ленту. Значит, хоть что-то в моей жизни было не зря…»
Он пробьется! У него талисман – монетка Цезаря… Уланы не успели тогда, на улице, уловить его индекс, а храм крепко экранирован, Петр сказал… Главное, переулками и садами проскользнуть к тюрьме. А на обратном пути вряд ли кто заподозрит воспитателя с ребятишками в школьных костюмах…
Коридор уперся в каменную кладку с железной дверью. Настоятель Петр из складок сутаны вынул тяжелый ключ, вставил в скважину. Замок сработал неожиданно мягко.
– Возьмите…
Ключ оттянул
– Можно идти?
– Постойте… – Петр прислушался, еле заметно отвел дверь. В сумрак вошел зеленый травянистый свет. – Сейчас пойдет поезд. Как зашумит – шагайте.
Послышался нарастающий свист и гул монорельсовых вагонов. Дверь приоткрылась пошире.
– Ну… давай. Будь осторожен. – Петр неожиданно обратился к нему на «ты». Корнелий коротко вздохнул, кивнул. И когда поезд был уже над головой, шагнул в лопухи.
…Сначала тропинкой по дну оврага, затем через большой заросший парк, а дальше глухими переулками – такой был путь Корнелия до тюрьмы. Хвала городу, где высотные районы со стеклянными офисами то и дело перемежаются путаницей старых кварталов с домами, церквами и бастионами прошлых веков.
Корнелий шел быстро, но с большой оглядкой. Конечно, он понимал, что уланы если и не махнули рукой на беглеца, то караулят его у храма. Но, во-первых, можно было опять напороться на какую-то случайность. А во-вторых, трезвые мысли – одно, а нервы – другое. Они натянуты были так, что порою в ушах начинался обморочный звон.
«А ведь это мой первый в жизни настоящий риск, – скользнула позади лихорадочной тревоги самодовольная мысль. – Мое первое приключение».
«Дурак! – тут же оборвал он себя. – Это тебе не кино».
«А что делать, если кино въелось в мозг и печенку? – с трезвой насмешкой рассудил он о себе. – Поневоле примеряешь штаны и шпоры киногероя…»
В какое-то мгновение и вправду показалось, что перенесся в глубь стереоэкрана, в середину фильма, где режиссер умело перемешал фантастику, смертельные опасности и надежду на счастливый исход.
«Зато я живу! Черт побери, не гнию, как в последние дни, а живу!»
Возможно, это мысленное соединение с хладнокровным, решительным героем кино и помогло Корнелию Гласу в следующие полчаса.
В квартале от школьной проходной Корнелий увидел, что навстречу ему бежит старший инспектор Альбин Мук.
– Ты где? Ты… куда? – Альбин задыхался. Капли усеивали лоб и скулы. И паника металась в глазах. – Господи, куда ты девался?
Четко понимая, что произошло страшное, Корнелий упруго зажал в себе отчаяние. Не дал растечься по мускулам тошнотворной слабости. Сказал с изумительным хладнокровием:
– Чего ты бесишься? В соседнюю лавку ходил, ребятишки попросили.
– Пойдем. Ну, пойдем же! – Альбин ухватился за рукав. – Скорее.
– Да что случилось?
– Комиссия. Будет через сорок минут! Кто-то им капнул. Или про тебя, или что-то другое, не знаю. Но надо это… Ты извини. Все равно когда-то надо. Если тебя обнаружат, мне – хана… – Он трясся. Была в нем смесь жалкой виноватости, отчаянного страха и какой-то хорьковой агрессивности. В рукав он вцепился намертво.
«А
ведь что-то такое должно было случиться, – сказал себе Корнелий. – Ты это знал. Ты этого ждал. Ну-ка, не теряй головы, мальчик…»– Нашел, что ли, исполнителя? – спокойно, даже с каплей насмешки спросил он.
– Нет… Я сам. Ампулу раздобыл. Или – ты сам? А? Ты извини.
– Ну, пойдем, пойдем! Да не цепляйся так, никуда я не денусь. Мужик ты или истеричная девица?
– Да? Вот хорошо. Ты извини. Ты же знаешь, я к тебе всей душой. Все, что мог. А теперь – никак.
– Ладно. – Корнелий изобразил зевок. И в эти секунды сотни (нет, тысячи!) планов рождались и рушились в нем. – Мне самому осточертела эта волынка. Мышиная жизнь. Пошли.
– Ты только не обижайся.
Корнелий освободил рукав. Спросил небрежно:
– Бутылка-то есть? Дашь хлебнуть «на дорожку»?
– Ага. Это мы с милой душой. Ты только… в общем, ты понимаешь…
Мимо сонного улана они прошли на тюремный двор. Корнелий шел теперь чуть впереди. Руки держал в брючных карманах. В правом кармане – массивный ключ от двери под мостом. Все заледенело в Корнелии.
Дорожка вела мимо одноэтажного дома с камерами.
– Вот что, старший инспектор, – снисходительно и даже ласково произнес Корнелий. – Ты только не трепыхайся так. Сорок минут – это масса времени. Сорок человек, а не одного можно отправить в мир иной. Давай все делать благопристойно и по порядку.
Альбин улыбнулся – искательно и недоверчиво.
– Я хочу отдать тебе одну вещь… – раздумчиво объяснил Корнелий. – Берег ее до конца, она вроде талисмана. А теперь уж зачем она мне? Возьмешь на память. Давай зайдем, я спрятал ее в камере. Хорошая штука, будешь доволен.
Он опередил Альбина, вошел в коридор, затем в камеру, где жил первые тюремные дни. Не оглядываясь, лег животом поперек постели, зашарил в промежутке между койкой и стеной.
– Ч-черт, не найду… Помоги-ка отодвинуть эту бандуру. – Он взялся за край тяжелой казенной кровати.
Инспектор Мук, нерешительно дыша, нагнулся и ухватился рядом, справа.
– Раз-два… – сказал Корнелий. Альбин послушно потянул. Корнелий выпрямился и кулаком с зажатым ключом ударил его по затылку. Со всей силой своего скрученного отчаяния.
Инспектор Мук молча упал лицом на одеяло.
Корнелий вышел в коридор, старательно задвинул на кованой двери старинный засов. Ровным шагом прошел через двор. Сердце не колотилось, а как-то всхлипывало. Но он неторопливо шагнул в проходную. Сказал молодому, с круглыми щеками улану:
– Ну, как служба?
Тот криво зевнул: скучища, мол.
– Альбин… то есть инспектор Мук велел пока не тревожить его никакими звонками. А как приедет комиссия, позвоните.
– Понял, – опять зевнул улан.
Корнелий взял со стола стакан, отколупнул крошку. Из обшарпанного сифона плеснул на дно шипучей струйкой, пополоскал, вытряхнул брызги в открытую дверь. Налил полстакана, выпил.
– Да, кстати. Там привезли заключенного, сидит в третьей камере. Он буйный. Если услышите, что орет и барабанит, не обращайте внимания.