Гуси-лебеди

– Ну, говори поскорее! Я не умею долго ждать.

Пробежало длинное облако мимо месяца, оставив позади оторванный хвост. Месяц ярко плеснул из большого ковша на темное пятно мужиков. Желтый, дрогнувший свет разогнал прыгающие тени, и Синьков, заглядывая в лицо допросчика, облегченно сказал:

– Чего ты меня спрашиваешь, едрена корень! Ведь ты Гаврила Упаковский?

– А ты кто?

– Здорово, мама дочку не узнала! А не вместе мы с тобой бывали на районном съезде по земельным делам? А не вместе со станции шли из Самары?

– Так это разве ты?

– Гляди хорошенько, можа признаешь...

Гаврила хлопнул себя по бедрам:

– Фу-ты, ну-ты, палки-елки! Совсем хотел своего человека по башке ударить. Значит, бежал?

– Как есть, - улыбался Синьков широкой улыбкой.

– Куда же тебя несет?

– Вас искал.

– А Федякин как?

– Поищем и его сейчас.

– Неужто здесь?

Синьков вскочил на рыдван, сунул в рот два пальца, пронзительно свистнул, пугая собак. Но через минуту выбежал из оврага, опять спустился, увидел за бугорком в траве высунутую голову Федякина, обрадованно закричал:

– Трохим, шагай сюда скорее - своих нашел!

Отдышавшись от первого страха, он казался теперь не в меру веселым, очень возбужденным, посмеивался над собой, над лошадью, которая притащила его в хорошее место, а Сема Гвоздь тихонько шептал шагавшему позади Кочету:

– Чудно больно выходит у нас! Куда он ведет, бестолковый черт? Можа, сам хорошенько не знает?

Кочет смеялся, шевеля короткими усами:

– Куда волка ноги ведут? Либо на телку с овцой, либо на капкан с собаками. Третьего места не выдумаешь. А ты, Сема, не бойся, умрем героем и - дело в шляпе...

Гаврила встретил Федякина, как старого друга, с которым вместе голосовали на уездном съезде.

– Здорово, Трофим Павлыч! Вот где собирается наш съезд.

– А делегатов сколько?
– пошутил Федякин.

– Одиннадцать человек и все с решающим голосом.

– Значит, шестнадцать всего.

– Почему?

– Нас тоже пятеро и еще подойдет...

– Веришь?

– А как же не верить! По другой дороге некуда теперь. Оружие есть у вас?

– Есть.

– С оружием хорошо, - улыбнулся Кочет, - Мы вот с палочками ходим и пятеро хотим стрелять из одной винтовки без пуль...

Пошутили, посмеялись над Синьковым, похвалили умную лошадь, и оба вожака, отделясь от походного лагеря, бесшумно шагнули в темноту, присаживаясь за бугорок.

– Откуда лошади?
– спросил Федякин.

– Две своих, одну отняли у попа.

– У попа?

– Да, история там одна вышла, - нахмурился Гаврила.
– Я уходил в село, а ребята мои увидели попа с попадьей, ну, под горячую руку набедокурили... Вообще тут нехорошая история.

Выслушав историю с чагадаевской попадьей, Федякин мрачно сказал, стискивая голову:

– Этого не надо делать! Наша правда не в этом, а такие дела только других напугают.

Делая сговор, как быть, чтобы не шататься по оврагам из конца в конец, Гаврила советовал сегодня же ночью двинуться на Проталино, слиться с проталинскими мужиками-большевиками и вместе с ними шагнуть ближе к Волге. Там, слышно, организовались целые отряды и есть среди них городские на двух автомобилях. Но чтобы не порывать связи с соседними селами, необходимо установить связь и выбрать на это дело самых надежных.

Федякин тряхнул головой, отгоняя усталость:

– У меня такие есть. У тебя как?

– Двоих найду.

– Остальные почему?

– Необработанные пока, глаз нужен за ними...

Синьков, сидя около жарничка, под телячьей кожей, весело говорил коротконогому мужику в мохнатой зимней шапке:

– Вы словно на базар поехали - телег набрали с собой. И тарантас откуда-то явился и баба в тарантасе. Или замуж кого выдаете?

– Сами женимся!
– смеялся мужик, скаля черный играющий рот.

– Каким манером?

– Самым настоящим. Раз пошли по такой дороге, значит, сам черт не брат. Пой на последний голос, а там что будет. Правда, Яким?

Яким лежал на траве, с протянутой к жарнику бородой, приподнял левую ногу пяткой вверх, тревожно замигал пепельными тоскующими глазами, глубоко по-бабьи вздохнул:

– Правда бывает всякая! Лежу вот я брюхом вниз - это правда. И ты ноги раскорячил - тоже правда. А храбришься маленько за чужой спиной, это я не знаю, как выходит.

Все засмеялись.

– Что, Егор, нарвался?

– Нарвался, да не порвался, - ловко увернулся коротконогий Егор, потирая коленки.
– Я его сейчас пришпилю одной фразой.

– Ну-ка, ну, пришпиль!

Сема Гвоздь, протягивая шею к огоньку, осторожно спросил:

– Домой не собираетесь, товарищи?

– Эге! Откуда ты вылез такой?
– удивился Егор.

– А чего тут смешного?

– Смотри, Гавриле нашему не скажи, он тебе намажет задницу перцем за такие слова...

– Домой теперь - ворота заперты, - сказал курчавый парень с перевязанным горлом.

А коротконогий Егор, нахлобучив Семе картуз по уши, стукнул сверху ладонью, насмешливо дернул за оттопыренную ширинку:

– Эх, вояка! Ты, наверное, по тетеньке соскучился. Нет, милый, мы тебя в муравейник запрем, если будешь домой проситься. Выкинь из башки своей всякие мысли, и тетенька твоя никуда не денется. Вернешься в сохранности, тогда и разговеешься, а в сей минут нельзя народ дразнить.

Сема вдруг почувствовал нестерпимую скуку в шумном хохоте мужиков. Все старались казаться озорными, отчаянными, шутками отгоняя тоску, хватающую за сердце. Беззлобно смеялись над собственными женами, рассказывали, как нельзя им верить, потому что каждая баба в любое время обманет каждого мужика, выдумывали целые истории из собственной жизни, но во всех этих шутках было надорванное, не свое, не мужицкое, и, чувствуя ложное озорство, не веря друг другу, лениво говорили они:

– Врать-то здоровый какой, черт, словно в емназии учился!..