Х20

Затем мы кончили целоваться. Я сказал, что мне надо идти. Я клял дождь, но дело было вовсе не в дожде.

Разумеется, я смогу, если захочу. Впрочем, главное здесь — не упрощать. Это не решительный выбор, и тут замешана куча всего. Есть убедительные доводы как за то, чтобы бросить (подумай о своем здоровье), так и за то, чтобы продолжать (чем занимать руки).

Бросить: Я знаю факты и цифры. Знаю статистику смертности.

Курить: Мне это нравится. К тому же статистика объясняет далеко не все.

Бросить: Боль в легких и как иногда я прижимаю руку к сердцу. Подумай о беспокойстве.

Курить: Подумай о беспокойстве и садах в крематориях, что заросли розами в честь умерших некурящих. Никогда не забывай о разнице между жизнью и выживанием.

Бросить: Это расстроит Джулиана, но, если не рассматривать Джулиана, Тео — не статистика, и Тео умирал. Помни дядю Грегори, жену Уолтера и Джона Уэйна. Помни, что похороны номер 2 в середине следующего века предпочтительнее похорон номер 1 в ближайшем будущем. Подумай сколько освободится минут, которые можно будет потратить на что-нибудь другое. На что угодно. И. Но.

Курить: В Центре мне неделя за неделей говорили, что я здоров как бык, а причинно-следственную связь еще надо научно продемонстрировать. Возможно, за смертность отвечает какая-то одна определенная марка или расхожее сочетание сигарет с чем-то еще. Никто не знает. Раковая сигарета может быть независимым событием, так что выкуривание каждой сигареты — это как отдельное пари, не имеющее ничего общего с предыдущей сигаретой. Опасность может крыться в сигарете номер три во второй вторник каждого месяца, или в той, которую ты не выкурил, потому что был слишком пьян, чтобы вытащить ее из пачки, или в той, что ты специально припас для лучшего друга под конец долгого дня. И к тому же я люблю деньги, которые мне платит “Бьюкэнен”. А китайцы могут сбросить бомбу. И это лучше, нежели римская неудовлетворенность и двадцать фаршированных сонь в день.

Бросить: Хорошо. Забудь все остальное. Джулиан действительно расстроится, если я брошу.

Курить: Все остальное. Надо выражать солидарность с трущобами и Тео. Вкус Люси Хинтон в каждой новой сигарете и, как говорил Парацельс, важно количество. И как я могу зажечь спичку и открыто держать в руке опасность в совершенно банальной и ручной обстановке. Страх растолстеть. Богарт и как отшелушивается частичка Богарта. Химическое удовлетворение и семь секунд. Менее внятное удовольствие бросать открытый вызов смертности. А кроме того, куда более глубокий страх, что без сигарет я лишусь желаний вообще.

Бросить: Представь реакцию Джулиана и как может ошибиться человек.

Я закурил еще одну сигарету. Наверняка есть и другие способы взодрать Джулиана.

День 16

— Если бы ты так ее любил, ты бы не поцеловал меня.

— Все не так просто.

— Почему?

— Все очень запутанно.

Я решил отказаться от перекура. Затем Джинни решила, что она сегодня тоже не курит, хотя мадам Бойярд дважды сказала нам, что мы можем выйти, если хотим. Часам к одиннадцати мадам Бойярд пожевывала кончик карандаша, сердито шелестела оперным справочником Кобба и гадала, сколько мы еще протянем.

Джинни все время посматривала на меня поверх своего компьютера, пока я не почувствовал себя крысой в одном из опытов Джулиана Карра. В очередном письме из Гамбурга он уверял меня, что крысы не считаются животными, потому что они паразиты, к тому же опыт опыту рознь. Затем он описал опыт, который придумал. Одну крысу помешали в лабиринт с шестью выходами, и на пути к каждому выходу она должна преодолевать какое-нибудь препятствие. Когда крысе удавалось добраться до выхода, ее вознаграждали кусочком сыра. Но едва крыса сообразила, что награда всегда одинакова, она улеглась посреди лабиринта и перестала двигаться. В конце концов она умерла. Тогда Джулиан заменил сыр у одного из шести выходов емкостью, заполненной табачным дымом. Потом он заменил крысу. Вторая крыса выучила дорогу ко всем выходам и регулярно наведывалась к тем пяти, что содержали сыр. Она казалась оживленной и счастливой, даже для крысы. Вывод Джулиана: Мир прекрасен.

Мадам Бойярд отодвинула свой стул и обвинила нас в том, что мы сумасшедшие, а затем в том, что мы англичане. Не успела она дойти и до середины лестницы, открыть пачку “Кэмел” и сжать в пальцах фильтр, как Джинни сказала:

— То я тебе нравлюсь, то нет. Наш поцелуй что-нибудь для тебя значит?

— Конечно, значит.

— Ты явно ее не любишь.

— А ты говорила, люблю.

— Это было до того, как ты сводил меня в кино, а потом поцеловал.

— Я не могу ее просто бросить.

— Почему?

Потому что после поцелуя с Джинни на мосту я беспрестанно думал о Люси. По ночам, лежа на узкой постели в крошечной комнатке размером всего в одну восьмую человеческого легкого, я пытался думать о Джинни, но не мог. Не бывало ни секунды, что как-нибудь не напомнила бы мне о Люси. Я видел молодых парижан обоего пола, куривших на улице. Я улавливал их пренебрежение и тут же понимал, что они бросают вызов лично мне: сигарета, которую они курят, — прямой результат того, что недавно их соблазнила Люси Хинтон. Я напоминал себе, сколь банальна разновидность счастья, предлагаемая сигаретами, но уже сомневался, что сам в это верю.

Я больше не видел себя супергероем, и каждый прожитый день словно попадал ко мне в руки использованным и немного замусоленным. Поцелуй с Джинни напомнил мне, что я так и не залез на гору, не пристукнул дракона, не выкурил сигарету, а если я не сделал всего этого, что я вообще могу? Теперь, стоило мне завидеть Люси на улице, она затягивалась сигаретой и презрительно смотрела на меня, ее лицо принимало форму сердца и было преисполнено укора. Когда я ее не видел, было еще хуже. Затем я обнаружил, что беспокойно раздумываю, какие туфли она носит и не сменила ли марку сигарет, а если сменила, то какого именно цвета пачку она держит в руках день за днем. Я имею в виду — прямо сейчас, сегодня, где бы она ни была.

Это выматывало. Я затосковал по домашнему беспамятству и нетрудному провалу, когда я полдня валялся на постели и радовался, что дышу. Я не забыл чувство, что ежеутреннее пробуждение само по себе не победа, но теперь представлял себе ежеутреннее пробуждение с Люси, а это совсем другое дело.

— Если хочешь, приходи посмотреть на мою репетицию, — сказала Джинни. — Скоро последний отбор.

— Что?

— Студентов для “Так поступают все женщины”.

Я попытался сосредоточиться и на мгновение задумался, как звучит опера с американским акцентом. Но тут вернулась мадам Бойярд, пропахшая табачным дымом, и я вспомнил, почему этого не услышу.

Я задавил “Кармен” в большой ониксовой пепельнице на журнальном столике в кабинете Джулиана. Затем осторожно положил пустую пачку “Кармен” рядом с ней, двойными кастаньетами кверху, медицинским предупреждением — книзу. Достал новую пачку из кармана рубашки, сорвал целлофан и положил его рядом с пустой пачкой и потушенной сигаретой. Левой рукой держа новую пачку за донышко, я отогнул крышку пальцами правой руки. Вытянул полоску шершавой фольги с надписью “ВЫТЯНУТЬ”. Положил ее поверх целлофана в пепельнице. Из новой пачки в левой руке ногтями вытащил два новых фильтра двух новых сигарет. Достал их из пачки. Одну сунул в рот. Другую перевернул вверх ногами и засунул в пачку табаком кверху. Наконец взял неприкаянную зажигалку Джулиана, закурил ту сигарету, что во рту, и, хотя еще не наступил вечер, принялся наслаждаться двадцать первой сигаретой за день.