Хабаров. Амурский землепроходец

Миновали устье реки Уссури, образующей при впадении в Амур большой низменный остров. Далее потянулись низкие берега, поросшие кустарником, иногда над ними взметались огромные тополя. Миновали устье Сунгари, за ним повстречалась ярко-красная лодка — так любят раскрашивать свои лодки маньчжуры, — лодочник одет был как-то странно, не на местный лад. Сперва Хабаров и его спутники не обратили внимания на эту лодку — мало ли всяких местных людишек плавает по вольной реке, — но потом насторожились. Лодочник пропустил караван и пошёл вслед за ним, держась на некотором отдалении. Он был сильным человеком и уверенно грёб против течения, ловко взмахивая вёслами, стараясь не отставать от каравана.

— Это человек с юга, — произнёс оставшийся при отряде беглый даур и махнул рукой в сторону маньчжурских земель.

— Богдоев лазутчик, — высказал предположение Ерофей Павлович, — потребно изловить его и допросить.

Он приказал спустить лодку на воду и поручил четырём вооружённым казакам схватить лазутчика и привести на передовой дощаник.

Задержанный оказался маньчжуром. Оружия при нём не было, но он не скрывал, что ему было приказано идти по пятам хабаровского отряда, выследить его путь и узнать, где он остановится на зимовку.

— Зачем тебе это нужно? — спрашивал Хабаров через толмача, в роли которого выступал беглый даур, усвоивший в плену язык маньчжуров.

— Мне это совсем не нужно. Большой начальник приказал, — уклончиво ответил задержанный.

— Где стоит ближайший богдоев отряд?

— Близко. В устье большой реки, которая впадает в самую большую реку, по которой мы плывём.

Хабаров уразумел, что речь шла о реке Сунгари, впадавшей в Амур.

— Значит, его люди могли нас видеть, когда мы проплывали мимо устья? — продолжал свой допрос Ерофей Павлович.

— Надо полагать, видели.

— Почему же не напали на нас?

— Нападут, когда настанет для этого подходящее время. Когда вы устроитесь на зимнюю стоянку.

— А много ли людей в твоём отряде?

— Много.

— А точнее?

— Шибко много. Не сосчитаешь.

— Врёшь ведь, чтоб нас напугать.

— А когда придёт время нападать на ваш зимний городок, нас будет ещё больше. Раза в два или в три больше, чем теперь.

Возможно, лазутчик врал и бахвалился, чтобы припугнуть русских, но допрос его вызвал у Хабарова и его соратников неприятное, тревожное ощущение. Беглый Даур, уловив эту тревогу, произнёс:

— Позвольте сказать... Я слышал разговоры ханских людей. Они говорили друг другу, что в их войске шесть тысяч воинов. Может быть, вначале и было столько, да с тех пор многие дауры и другие жители Амура разбежались по своим домам.

— Это очень важно, что ты нам передал, — сказал Хабаров поощрительно.

Лазутчик со связанными руками был оставлен на борту дощаника. Человек ловкий, он как-то ухитрился освободиться от верёвок и, перегнувшись через борт, плюхнулся в воду и стремительно начал грести к берегу. Один из казаков, прицелившись, выстрелил в беглеца. Выстрел оказался метким, пуля попала в голову. Тело убитого ушло под воду, на её поверхности осталось расползающееся кровавое пятно.

Караван плыл мимо дючерского селения.

— Смотри-ка, Ерофей Павлович, никак наши, — радостно воскликнул один из гребцов.

— Наши, наши... — подхватили его возглас другие.

— Где наши? — воскликнул Хабаров, прикладывая ко лбу сложенную козырьком ладонь.

— Глянь-ка... Вот они, родные.

Вдали едва можно было различить силуэты трёх дощаников.

— Приналегите-ка на вёсла, ребятки, — скомандовал Хабаров гребцам.

Когда караван приблизился к стоянке дощаников, навстречу ему вышла лодка со знакомым человеком на борту и двумя гребцами. В лодке был Третьяк Чечигин, возглавивший пополнение. Его люди располагались у костров на прибрежной поляне и занимались приготовлением пищи.

Хабаров и Чечигин сердечно приветствовали друг друга, обнялись.

— А я уж совсем потерял надежду дождаться пополнения и решил отправиться на зимовку без вас, — сказал ему Ерофей Павлович.

— Вышли из Якутска только в июле, — ответил ему Чечигин. — Францбеков не сумел быстро собрать тебе пополнение. Не все казаки и промысловики горели желанием отправиться на Амур. А тут ещё дела всякие кляузные...

— Что ты имеешь в виду?

— Пойдём в твою коморку, хочу потолковать с тобой, Ерофей, с глазу на глаз, без свидетелей.

— Пойдём.

Они уединились в тесной коморке под палубой дощаника, впереди грузового трюма. Чечигин перешёл на доверительный шёпот и стал рассказывать:

— Францбеков зело не ладит с Петрушкой Стеншиным.

— По-моему, они давно не ладят. Сам был свидетелем.

— А теперь нелады и вовсе усугубились. Дьяк строчит доносы на воеводу в Сибирский приказ. Обвиняет его во всех злоупотреблениях. Сохранить свои кляузы в тайне Стеншин не сумел. Уж не знаю, как сие вышло, либо дьяк сам кому-то проговорился, либо одно из его писем сумели перехватить люди Францбекова. В доносах тех достаётся на орехи и тебе, Ерофей.

— Мне-то за что? Я казённых денег не присваивал, как некоторые...

— Дьяк выставил тебя сообщником воеводы. Вы, мол, оба греховодники. И ещё... Ты уж извини меня, Ерофеюшка, за откровенность, по-дружески хочу предупредить тебя.

— Говори, говори, коли знаешь. Не щади. Ведаю, на что способен дьяк.

— Стеншин в своих кляузах представил дело так, будто вы с воеводой заединщики. Вместе, мол, обирали людей отряда и наживались на этом.

— Какая чушь! Не сообщник я воеводы, скорее, жертва его. Не могу выпутаться из долгов. Опутал он меня с ног до головы долговой кабалой, словно охотничьей сетью.

— Понятно. Но разберутся ли в этом люди в приказе? Опровергнут ли кляузу Стеншина?

— Будем надеяться, что разберутся, коли там сидят люди с головой.

— Спросишь небось меня, Ерофей, почему я в Якутске столь долго замешкался, что ты ушёл на зимовье, меня с подкреплением не дождавшись.

— Спрошу, конечно.

— Тяжба с дьяком отвлекала воеводу от сбора отряда. Стеншин определённо настраивал людей против Францбекова, не советовал им идти на Амур.

— Дьяку-то от этого какая корысть?

— Мол, будете служить под началом человека Францбекова. А они — одна ватага.

— Как настрой в твоём отряде?

— Да что тебе сказать? Нет единения в отряде. Некоторых дьяк Стеншин настроил. Промысловики ропщут — почему, мол, нам не выплачивают государево жалованье, какое получают казаки. Так что единства в отряде нет. Чувствую, что и ко мне отношение настороженное, даже, пожалуй, недружелюбное.

— Ты-то чем не угодил людишкам?

— Неужели не понимаешь? Я для них тоже человек Францбекова, а нелюбовь к воеводе обрушилась и на меня, грешного. Предугадываю, что и тебе с этим народом придётся нелегко. Опасаюсь, что когда-нибудь их недовольство прорвётся наружу и случится бунт.