Хабаров. Амурский землепроходец

Ладыженский командировал из Якутска на Киренгу сына боярского Фёдора Пущина с тридцатью казаками. Его отряд должен был в Киренге задержать Хабарова и сопроводить его под конвоем на Тугирский волок.

Когда Пущин со своим отрядом достиг Хабаровки и ознакомил Ерофея Павловича с предписанием якутского воеводы, тот возразил:

— Позволь, мил человек, слово молвить. Я пока что подчиняюсь илимскому воеводе. Меня называют его правой рукой. Почему же я должен слушаться якутского воеводу?

— Твоих прав как подчинённого Илимску никто не оспаривает, — сдержанно ответил Пущин, — речь идёт о том имуществе, порохе и свинце, которое ты попрятал, когда подчинялся якутскому воеводе. Посольский приказ предписывает, чтобы ты отыскал это имущество. Его надлежит переправить в Нерчинск тамошнему воеводе Пашкову.

— Чтоб припрятать столько пороха и свинца, одних моих сил было недостаточно. Мне пришлось воспользоваться услугами помощников. Стало быть, определённый круг людей был осведомлён о судьбе спрятанного имущества. Уцелело ли оно — откуда мне известно.

— Вот и проверим. Коли свинец и порох на месте, отпустим тебя на все четыре стороны, а ежели его на месте не окажется, повезём тебя в Якутск для расследования.

— Как узника?

— Ну, зачем такие крайности.

— А пошто с таким отрядом явился ко мне? Ему как раз впору сопровождать узника.

— На сей счёт воевода указаний не давал. Коли решим приставить к тебе отряд для порядка, это ещё не значит, что ты стал узником.

— Так ли уж...

Визит Пущина с двумя десятками казаков раздражал Хабарова, отвлекал от массы всяких хозяйственных забот, и последние слова он произнёс с двусмысленной интонацией.

Всё же Хабаров был вынужден подчиниться распоряжению. Если бы оно исходило только от воеводы Ладыженского, ещё можно было бы его оспаривать, попытаться не подчиняться ему, но распоряжение шло из Сибирского приказа, которому обязаны были подчиняться люди всех воеводств Сибири.

И вот Хабаров, сопровождаемый Пущиным и его людьми, плыл вверх по Лене. Два дощаника вошли в Олёкму, после продолжительного плавания по этой реке, преодоления её мелей, перекатов и порогов вошли в её правый приток, быстрый и извилистый Тугир.

— Кажись, здесь, — произнёс Хабаров, указывая рукой на пригорок, поросший молодыми лиственницами.

— Причаливай, казаки, — скомандовал Пущин гребцам.

В пути Фёдор Пущин вёл себя в отношении Хабарова сдержанно, даже дружелюбно. Расспрашивал Ерофея Павловича об амурской службе, о его хозяйстве на Киренге и как-то невзначай бросил:

— Не взыщи, Ерофей, коли что не так, мы людишки подчинённые. Выполняем распоряжение воеводы. Да и он против тебя зла не держит. Человек он в своих решениях не самостоятельный, выполняет приказание Москвы.

— Бог нас разберёт, — сдержанно ответил Хабаров.

Отряд Пущина высадился на берегу, который за последние годы заметно изменился. Склоны холма поросли молодыми деревцами, а многие старые деревья были порублены проплывавшим мимо людом на топливо для костров. Хабаров пристально всматривался в холм.

— Кажись, здесь, — повторил Хабаров и зашагал к южному склону холма, туда, где среди молодых деревцев выделялись три старые лиственницы, показавшиеся ему знакомыми.

— Припоминаю старых знакомых, — произнёс он и уверенно направился к этим трём деревьям.

— А здесь кто-то до нас побывал, — сказал он с раздражением, увидев, что возле одной из старых лиственниц была вырыта глубокая яма, заваленная ветвями и сучьями. Такая же яма обнаружилась возле второй лиственницы.

— Посмотри, Фёдор, — обратился Хабаров к Пущину, показывая на ямы, — чьи-то следы.

— Думаешь, давнишние?

— Думаю, года полтора-два этим ямам. Не дала наша поездка на Тугирский волок результатов. Напрасные поиски. Так и доложим воеводе.

Всё же для успокоения души Хабаров с Пущиным и казаками тщательно осмотрели обе ямы, надеясь найти какие-нибудь следы того, что здесь хранилось. В одной яме был обнаружен кусок свинца, предназначенный для выплавки пушечного ядра.

— Кто же мог похитить припрятанные порох и свинец? — спросил Пущин Хабарова.

— Есть на этот счёт предположение, — ответил Хабаров.

— Поделись с нами.

Ерофей Павлович припомнил, что, когда отряд Зиновьева вышел с волока к верховьям Тугира и готовился к зимовке, Дмитрий Зиновьев явно заинтересовался местностью, а потом уединился с одним из казаков и долго о чём-то шептался с ним. Казак был старым соратником Хабарова и не ладил с ним. Придравшись из-за какой-то ерунды к Ерофею Павловичу, Зиновьев приказал ему удалиться в палатку, сидеть там и не высовываться. Этот своего рода домашний арест продолжался два дня. Потом, как заметил Хабаров, два дощаника были чем-то загружены, и караван двинулся к месту зимовки.

Люди, верные Зиновьеву, никого не подпускали к этим судам и к их таинственному грузу. Вспомнив об этом, Ерофей Павлович предположил, что Зиновьев, узнав от казака, с которым Хабаров был не в ладах, о припрятанных порохе и свинце, решил откопать ценное имущество.

Своими предположениями Хабаров поделился с Фёдором Пущиным.

— Ты уверен, что Зиновьев на такое способен? — спросил Пущин и услышал ответ.

— Вполне уверен. Митька нечист на руку и великий корыстолюбец. В этом я смог убедиться.

— Не заблуждаешься?

— С чего бы мне заблуждаться?

— Зачем же Митьке понадобились порох и свинец?

— Ради личной корысти. Чтоб сбыть промысловикам и казакам сию находку и получить за это немалую мзду.

— Расскажи об этом воеводе, тогда с тебя вина снимется.

— Не уверен, что снимется. А воеводе я всё расскажу.

Пущин уже почти поверил Ерофею Павловичу, но сдержанно ответил ему, что сам он не правомочен судить, виноват Зиновьев или нет, и что он вынужден доставить Хабарова в Якутск для воеводского разбирательства.

— Вези меня к воеводе, коли на то твоё право, — ответил на это Хабаров. — Эх, Федя, немного ты меня не довёз до Амура-батюшки. Истосковался я по великой реке. Отдал бы тебе половину оставшейся мне жизни за одну возможность взглянуть на неё.

— Полжизни мне твоей не надо. Помнят тебя на Амуре добрым словом. Наслышан, от племянника твоего Петриловского. Моя бы воля...

Фёдор Пущин не договорил, а только тяжело вздохнул. Ерофею Павловичу он сочувствовал, но в то же время был усердным служакой и подчинялся распоряжениям всесильного якутского воеводы.