Хаидэ
Шрифт:
Техути встал, кланяясь зрителям. Поднял ухоженные руки.
— Демон поел и утолил жажду. Делайте ставки, уважаемые гости. Которая из кошек умрет первой, и как умрет. Сколько капель вытечет из клепсидры, и как именно расправится демон с питоном.
«Или питон расправится с ним»…
За спинами гостей, гремя и звеня, поползли скрытые за деревцами железные решетки. Рабы, подтаскивая их, скрепляли замками и обвивали цепями. Другие тащили деревянные скамьи, ставили лесенкой и, проверив, хорошо ли все закреплено, набрасывали на струганое дерево покрывала, раскладывали подушки. Шли по лесенкам рабыни с корзинками, усыпая сиденья розовыми и жасминовыми лепестками, ставили на ковры кувшины с питьем и маленькие подносики
Хаидэ, по-прежнему стоя с другой стороны бассейна, через прутья решеток видела, как два раба унесли стол. И Техути, последний раз поклонившись, вышел в узкий проход, который тут же заперли, грохоча тяжелым засовом.
Нуба не слышал ее. Она звала, изо всех сил. Но вместо прежнего, чуткого к ее зову черного друга и защитника, в пустоте, залитой багровым светом факелов, стоял демон, усмехаясь страшной ухмылкой. Медленно поворачивался, пугая женщин оскалом зубов и веком, опущенным поверх вытекшего глаза. И, найдя взглядом восседавшую на самом верху Канарию, поднял руки в приветственном жесте. Заорал невнятное, перемежая месиво слов торжествующим хохотом.
Его нет. Нет ее Нубы. Переродился, стал демоном. Ничего человеческого не осталось внутри большого мускулистого тела, в нем теперь лишь смерть.
Так может быть, Техути сумел острым умом увидеть то, что не видно ей, из-за любви и памяти, ослепившей разум? Может быть, это его попытка сделать мир немного лучше? Как она может верить себе, если несколько месяцев жизни получала сплошные опровержения стройной картины мира? Ее любовь, что хотела быть вечной, умирает. Ее сына украла сестра. И пыталась убить. Ее племя отреклось от нее. И вот стоит последний человек ее сердца, думать о котором она не переставала все эти годы. С тоской, с грустной печалью, с надеждой, что где-то он обрел счастье. А после с надеждой, что он вернется. И эта последняя надежда держала ее. Оказывается, лишь она одна и держала ее, поняла княгиня, глядя на зверя, что расхаживал за прутьями, взрыкивал и ухмылялся испуганному ропоту, жадно скалил зубы, предвкушая смерть. И не откликался на ее зов.
Техути предал ее. Но она должна быть справедливой. Да, он уходит все дальше. Но то, что делает сейчас, может быть, это доброе дело, и, подарив смерть демону, он избавит мир от части зла?
Сделав шаг к бортику, она присела на корточки, опираясь руками о каменный край. Позади тихо переговаривались рабы и слуги, не занятые с гостями. Никто еще не нашел двух мужчин, лежащих без сознания на заднем дворе. Никто не обращался к ней и не подходил. Она одна.
Одна.
Низкое рычание заполнило настороженную тишину. Пятнистые тела, облитые красным светом факелов, замерли, исподлобья следя за черным великаном, что пригнулся, разведя руки, и тоже следя за двумя холеными большими кошками. Ловкими, как дуновение ледяного ветра.
Музыка смолкла, и в тишине, что уходила, уступая место рычанию, и приближалась снова, когда кошки замолкали, слышалось тяжелое дыхание демона.
А потом будто вихрь понесся вдоль прутьев, и стих, показывая уже в другом углу стоящего мужчину, с залитым кровью плечом. И двух гладких тварей, что изготовились к новому прыжку. Приступами возобновлялось движение, вызывая у толпы общее восклицание. И замирало, прибитое новой тишиной, в которой потрескивали факелы. Вот кто-то крикнул нервно. А вот покатился кувшин, глухо грохоча по деревянным ступеням.
Хаидэ прижимала кулаки к камню, боясь позвать еще раз, боясь, вдруг он услышит, обернется, и это убьет его.
Он там тоже один…
Против двух смертельных тварей, которые никогда не были людьми. А он когда-то был.
Она поднялась, быстро осматривая покрытую мелкой рябью огненную поверхность воды. Это он. Ее Нуба! Броситься через бассейн, перелететь через острые прутья, встать рядом, принимая бой вместе с…
Дикий захлебывающийся визг перекрыл рев, полный хмельного торжества. Качнувшись,
Хаидэ увидела, как Нуба поднял над головой пятнистое дергающееся тело и, напрягая мышцы, перекрутил его, вцепившись в задние и передние лапы. Откидывая круглую голову, кошка выла, разевала пасть, пытаясь дотянуться к лицу врага, умирая, укусить в последний раз. Но демон, мотнув головой, погрузил лицо в блестящую шерсть на вытянутой в предсмертной судороге шее и рванул зубами, поднял голову, выплевывая окровавленные ошметки, и заорал, топая толстой ногой и отшвыривая вялый, как тряпка, труп побежденного врага.Зрители закричали, рыдала, вырываясь из рук соседок, впавшая в истерику гостья, рабыни приседали, закрывая руками лица. Канария, поднимаясь с подушек, рванула на груди ожерелье. Закричала торжествующе, размахивая рукой с зажатыми в ней цепями и пряжками.
А вторая кошка, припав к плитам, тоскливо и злобно кричала, бия сильным хвостом. Будто сама умирала тоже.
В саду соседнего дома высокий мужчина в мягком домашнем хитоне поднял голову от свитка, который держал в руках, и поморщился новому всплеску криков. Поднялся с кушетки, бережно положил свиток и пошел вдоль стены к запертым воротам, вдыхая нежные запахи ночных цветов. Канария, чтоб наказали ее боги. Пока не вернулся Перикл, старается насытиться грубыми забавами. То сама ездила добывать их, а сегодня притащила смерть и зрелища в собственный дом. Эдак до утра ему не заснуть.
У ворот было тихо, чернели в полумраке фигуры мирно спящих под стенкой сторожей. Мужчина постоял, усмехаясь и раздумывая, будить ли доблестных защитников. Но не стал. Тихо прошел к высоким деревянным створкам и, открывая окошко в одной из них, выглянул на пустынную, залитую луной мостовую. И отступил от неожиданности, когда голубоватый свет заслонила чья-то фигура, прошла почти вплотную к нему, а следом — другая, в черных колышущихся складках.
Прижимаясь к окошку снова, он наискось рассмотрел, как к дому Канарии поднимается, придерживая тускло блестящий иноземный халат, сутулый мужчина, судя по неровной походке — старик. А следом тихо идет женщина, с головой укрытая в черное покрывало. Сверкают на краю подобранной ткани полоски серебряных колец. Он присмотрелся, поднимая брови. Будто на черное надеты. Рука-то — черная, как сажа.
— Зря, ой зря тащишь меня сюда, дочка, — голос старика удалялся. И хозяин дома, задерживая дыхание, успел услышать ответ женщины:
— Прошу тебя, папа Даори. Сердце говорит…
Дальше ничего не видно было в узкое окошко и голоса стихли тоже. Мужчина еще постоял, вспоминая, как на агоре толковали о том, что готовит Канария гостям кроме роскошной еды и дорогих вин. Толкнул ногой сладко спящего сторожа. Тот вскочил, покачиваясь, преданно уставился на хозяина косыми со сна глазами.
— Разбуди Вигоса, Гарта. Поди на конюшню и приготовь легкий возок. Два коня пусть стоят в упряжи. Да ты понял ли, сонное полено?
— Понял, понял, мой господин. Легких двух лошадей. Возок взнуздать.
— Гарта. Ты хочешь плетей?
Тот затоптался, отчаянно трясся головой, и убедительно глядя яснеющими глазами.
— Уже все. Прости, мой господин, я нечаянно заснул. Умаялся.
— Ах ты, бедный!
Смеясь, мужчина запахнул хитон, обнажающий белую костистую грудь.
Гарта еще раз повторил приказание, уже не перепутав возков с конями. И, глядя вслед хозяину, пнул второго спящего под бок.
— Вигос, вставай ты, сонное полено! Господин Мелетиос велел тебе бежать на конюшню и приготовить легкий возок. Да чтоб две лошади стояли под седлами! Да ты слышишь ли меня?
— М-м-м…э? — Вигос завозился, потирая бок.
— Быстро! Пока я тут глаз не смыкаю, ты, харя толстая, спишь и спишь.
— Не смыкаешь, как же…
Мелетиос, слушая перебранку слуг, снова устроился на кушетке, развернул свиток и, придвинув светильник, углубился в чтение. Ах да. Еще сказать сонливцам, чтоб следили за улицей, вдруг там что интересное случится.