Хаидэ
Шрифт:
Княгиня взяла девочку за руку, поворачивая к себе. Удивилась, глядя на крупное кольцо на среднем пальце.
— Мератос… Это же мое кольцо! Как оно… Ты что, взяла его?
Та выдернула руку. И вдруг уставилась в лицо хозяйки вспыхнувшими ненавистью и злорадством глазами.
— Не брала! Хозяин подарил мне! Вот…
— Вот… — повторила Хаидэ, — вот оно что. Как же я глупа. Хорошо, иди. Оставь мои волосы в покое! Иди, я сказала!
Девочка положила резной гребень и быстро поклонившись, пошла к двери, прямо держа голову с переплетенными рыжими косами, украшенными бронзовыми шпильками.
«Хитон на ней тоже мой… И накидка на плечах из той ткани, что я покупала
Никого больше не зовя, Хаидэ водила гребнем по волосам. Конечно, мужчина не может долго быть один. Да и взять в постель домашнюю рабыню это не измена жене, так заведено. Тем более если это гуляка Теренций. Но девчонка ненавидит ее всерьез, а значит, все зашло далеко. Какой же он глупец! Если бы это была нежная Анатея. Или смуглая умница Гайя. Но у мужа талант выбирать именно тех, кто способен доставить множество неприятностей. Как же сурово обходится с людьми судьба. И при любых попытках ее изменить — швыряет человека снова на его путь, неумолимо. Нося ребенка, она ждала мужа, ждала как любая женщина, и лежала ночами в палатке, надеясь, а вдруг издалека стукнут копыта и он въедет в круг света костра, сопровождаемый стражами лагеря. Спешится, беря ее руки, положит ладонь на круглый живот. Чтоб поняла — он ждет своего сына. Он уже его любит. И любит ее, оберегая, как мужчина бы должен оберечь свою женщину. А вместо этого он лежал в их постели с тупой и недоброй девочкой рабыней, которая одного роста со своей госпожой, так же сложена и даже волосы укладывает похоже. И носит ее вещи. Только моложе княгини на десять лет.
Она положила гребень и сухо улыбнулась, всматриваясь в свои глаза.
Верно, так ему было легче переносить то, что жена оказалась воином и вождем. Она тоже грешна помыслами. Она думала о египтянине и хотела его. Но именно мысль о муже останавливала ее. Кто-то думает, не делая. А кто-то делает, не подумав…
— Княгиня…
Он пришел. Сам пришел! Почтительно стоял за дверями, за полуотдернутой шторой и ей вдруг стало тяжело дышать. Будто услышал ее мысли — горькие, злые.
— Что тебе, Техути? Войди.
В зеркало ей было видно, как чуть искаженная фигура остановилась посреди покоев. И вдруг исчезла, сгибаясь. Хаидэ повернулась.
Он стоял на коленях, прижимаясь лбом к каменным плиткам, раскинув руки. Темные волосы, давно не мытые, остриями легли в стороны, сгорбилась спина, обтянутая старой рубахой с пропотевшими подмышками.
— Что? Что ты?..
— Прости меня, высокая княгиня. Прости за то, что я посмел обидеть тебя. Прости, что после не имел сил быть рядом, когда был нужен, но тешил свою гордыню, скрываясь. Это от стыда. Я оказался слаб. Я…
Хаидэ слушала глухие слова из-под веера темных волос.
— Я посмел требовать. Когда ты и так под грузом забот. Делай, что хочешь. Со мной. Все приму от тебя.
— Встань. Ты мой советник, помнишь?
— Я раб.
— Нет, Техути, нет. Ты важен мне и нужен. И…
Дыша влажной свежестью вымытого пола, Техути понимал — она не скажет сейчас главного. Потому что — спальня. Потому что она вот такая. Муж забавлялся с рабыней на их супружеском ложе, но сама она не скажет ничего, что ляжет тенью на эти покои. И потому он перебил ее, пока она не остановилась сама.
— Ты знаешь, почему я обезумел. Не говори ничего, просто дай мне прощение и я буду счастлив.
Нагибаясь, она положила руку на жесткое плечо:
— Встань. Я прощаю тебя. А сейчас выйди, ты не должен быть тут, пока я одна. Иди отдыхай и приводи себя в порядок.
Он поднялся и вышел. Спускаясь по узкой лестнице, спросил мысленно.
«Все ли я сделал верно?»
«Да,
мой светлый брат темноты. И — вовремя. Теперь просто жди»Глава 14
Нуба лежал, повернувшись к дощатой стенке и слушал. Видеть обшивку и брусья перед лицом он не мог. Днем, когда с верхней палубы пробивались через щели в досках широкие как лезвия солнечные лучи, не смотрел — очень сильно болел глаз. Которого уже не было. А потом темнело и все равно ничего не разглядеть в чернильном мраке. Но были звуки. Плеск воды под веслами, скрип такелажа и хлопанье парусов, топот на палубе и выкрики матросов, выполняющих поворот или сменяющихся на веслах. Надсадно и привычно кричал рулевой, правя на корме, и подстегивая мерными выкриками гребцов. А те перебрасывались словами, травили скабрезные байки и иногда, понижая голоса, вспоминали схватку со львом, выдумывая все новые и новые страшные подробности.
«Будет его показывать на базарах» — услышал однажды Нуба сказанное вполголоса, и не сразу понял, что это — о нем. Усмехнулся, ворочая ушибленной челюстью. Осторожно ощупал распоротую и после наспех зашитую скулу. Нитки кололи пальцы. А на глазу лежала толстая повязка. Даориций сам приносил свежие отвары, выжимал чистую тряпицу и, кладя на глаз, снова приматывал ее сверху несколькими слоями уже изрядно засаленного полотна. Нуба, прижимая руку к сердцу, благодарил купца и тот величаво кивал, поднимаясь наружу по узкой лесенке. Но оба знали, каждое свое движение купец поставит в счет и Нубе придется отработать лечение.
На пятый день плавания Нуба вылез сам, хватаясь руками за края квадратного люка. Повертел головой и, увидев сидящего в тени у мачты купца, подошел, тоже садясь на корточки. Неловко поворачивая голову, чтоб видеть лицо Даориция, сказал:
— Ты дай мне работу, саха. Я могу.
— Можешь, — согласился купец, вынимая изо рта мундштук кальяна, — но если ты несколько дней отдохнешь, то поработаешь лучше и сделаешь больше. Я знаю свою выгоду. Отдыхай пока.
Он отложил трубку и, пошарив рукой за спиной, достал лакированную доску, украшенную инкрустациями. Поглаживая рисунки, спросил:
— Умеешь ли ты играть в тахтэ-нард, парень?
— Я видел, как играют.
— Хорошо. Садись, научу. Со мной играет только Суфа, прочие слишком глупы, чтобы состязаться по-настоящему. Но Суфа моряк и в плавании у него полно дел. Смотри, вот небесный свод, вот твои темные звезды, что пойдут по небу, и мои светлые. А вот зары их судеб.
Смуглые пальцы покрутили белые кубики, и кинули их на разрисованное длинными зубцами поле.
— Когда устанешь, скажи, я держу обещания, тебе надо отдыхать. Можешь лечь тут, а то внизу душно и нет ветерка.
Яркое солнце стелило искристые дорожки, три пары весел, мерно опускаясь, разбивали их. Хлопал над головой штопаный старый парус. Суденышко шло легко, под еле заметным ветерком, подталкиваемое работой гребцов.
— Когда ветер поднимется, ближе к ночи, парни будут отдыхать, чтоб не мешать ветру нести мой корабль. Ночью идти хорошо, держи себе на звезду, главное, не подходить к берегам, чтоб не наткнуться на скалы. Сколько у тебя выпало? Хорошо. Дай мне зары, я кидаю.
Даориций встряхивал стаканчик с зарами, бросал, они, постукивая, разлетались по гладкой доске. Журчала и всплескивала за бортом вода, и так же мерно звучал голос купца, прерываясь смешками или возгласами, обращенными к гребцам. Иногда, дожидаясь хода соперника, Даориций задавал вопросы, и Нуба, следя за игрой, отвечал машинально. А после, спохватываясь, морщил лоб, вспоминая, что успел рассказать.