Ханский ярлык

Сысой и Михаил быстро переглянулись. Отвечал княжич:

— Мы, дедушка, княжьи гриди.

— А-а, стало, коло князя кормитесь?

— Возле него, дедушка.

— А как тут оказались?

— Да рыбачили, невод таскали.

— И он тут? Князь-то?

— Да нет, он во Твери.

— Ну да, конечно. Ему, чай, не до рыбалки. Делов много. Век прожил, а князя не видел, хоша дань и платил. Не сподобился зреть. Не сподобился,— вздохнул старик,— За данью-то все тиуны являлись, не князь. А то еще баскаки как-то рыскали. Ну эти последнюю шкуру сымали, скоких в рабство угнали. Страсть. Не зря их после побил народ. А князь-то ниче, свой, поди, жалеет своих-то? А? Впрочем, кто нас жалеет? Разве что Свиля-батюшка.

Ув-вув! — тявкнул пес.

— Понимает, все понимает.

Вернулась хозяйка с тенетами и пучком льняных пачесей, за ней явились в дверях дети — мальчик и девочка.

Смешав тенета со слюной, заставив плевать на них и самого Сысоя, и Михаила, женщина обложила покусанную ладонь, замотала льняной куделью, завязала и наконец разомкнула уста:

— В другорядь не дразни щуку.

— Спасибо, хозяйка. Не буду,— усмехнулся Сысой.

Попрощавшись со стариком, они вышли во двор. Там молодой мужик — хозяин — трудился над оградой, вбивая колья. Сняв шапку, поклонился отрокам, определив по одежде, что не из черных они, из вятших.

— Где ж вы пропали? — встретил их с упреком Александр Маркович.— Уха уже остыла.

— Ничего,— отвечал княжич,— поедим, какая есть.

— Мы ждали, ждали, и я велел разливать и есть.

— Правильно велел, Александр Маркович.

Но уха оказалась горячей, поскольку под котлом еще горел огонь, холодной была лишь рыба, давно вынутая из ухи.

Корзину с рыбой погрузили на лодью, и рыбак, забросав ее свежей травой, отплыл с ней к городу, дабы отвезти свежей до крепости.

Оставшиеся с княжичем гриди расседлали коней, сняли седла, потники. Стали обустраиваться на ночлег. Седла в голова, потники под бока, накрывались кафтанами. Коней спутали и пустили пастись под присмотром сторожа. К костру натаскали сушняку и нарубили его, огонь должен гореть всю ночь, чтобы отпугивать зверя.

Далеко за полночь, уже ближе к рассвету, на огонь подъехал верховой. Гридь, сидевший у костра, привстал и руку уж на рукоять меча положил.

— Где княжич? — спросил подъехавший, и гридь признал ловчего Митяя.

Ответить не успел, отозвался сам Михаил, проснувшийся от этого вопроса.

— Я здесь,— сказал, откидывая корзно.

— Беда, Михаил Ярославич. Вчера днем помер князь Святослав.

— Как? Почему? — вскочил сразу Михаил, сон с него как рукой сняло.— Не болел же.

— Вот то-то. Днем ходил, распоряжался. У конюшни присел, с конюхами говорил, и те что-то смешное рассказали. А он засмеялся и вдруг умолк. Кинулись, а он уж мертв, только в глазу слезинка явилась. Матушка княгиня за тобой послала. Я уж изыскался, хорошо, огонь увидел.

Пока ловили коней, седлали, тушили водой костер, совсем светло стало, хотя солнце еще и не всходило. Ехали хлынью¹, дабы не утомлять коней, все-таки до Твери не близко было.

Приехали к обеду. Покойный уже лежал в церкви, и старый епископ Симеон отпевал его. В церкви толпился народ, слышен был плач. Тверйчане Святослава любили. Прокняжив десять лет, он, несмотря на беспокойное время, сумел кня'Хлынь — рысь. жество в мире уберечь. Всячески избегал ратей и, если таковые назревали, умел уговориться и разойтись миром с неприятелем. С соседями старался не ссориться. Московский князь Данила лучшим другом был Святославу.

Если княжество не мог уберечь от татар (да кто мог тогда?), то уж Тверь все как-то умудрялся Святослав отмаливать от поганых, чаще просто откупаясь. За то и любим был твери-чанами, что о мире и тишине более радел, чем о ратях и славе.

Но История, как дама воинственная, отдает предпочтение сечам и кровопролитиям: через тысячелетия тянет за собой Святослава Игоревича, славя за дела ратные, за победы славные, не поминая жизни, положенные под ноги ратолюбивому князю, кровь пролитую. А вот его тезка и потомок Святослав Ярославич избегал ратей бережения людей ради. И что же? Давно она забыла о нем, утеряла даже год смерти его. Где тут справедливость?

Зато Бог, видно, любил Святослава Ярославича и послал смерть ему легкую, мгновенную, словно дуновение крыл ангельских. Мир праху твоему, славный князь, душе — бессмертие и покой.

После похорон и тризны, провел которую Александр Маркович, призван он был вместе с княжичем к княгине Ксении Юрьевне. Сидела она у себя печальная, в черном платье и чепце строгом. Кивнула на лавку, сесть приглашая. Вздохнула глубоко.

— Ну что ж, Мишенька, осиротели мы совсем с тобой. Хоть тебе и пятнадцать годков всего, а придется заступать князем во Твери, сынок. Кончилось отрочество. Ты уж многое разумеешь благодаря Александру Марковичу. Надеюсь, и в грядущем он не оставит тебя своими советами.

Княгиня взглянула на кормильца, тот кивнул головой утвердительно.

— Александр Маркович, займись тиунами, дабы не злоупотребляли с мизинными, не обижали христиан. Да и павед-щиков¹ приструни.

— Хорошо, Ксения Юрьевна.

— А ты, Мишенька, осмотри гридницу, дабы гриди ее в конюшню не превратили. Они станут спрашивать за содержание, скажи, что как только учтем и перечтем деньги, так

•Паведщик — приказчик. и выплатим. С Сысоем сходите к денежнику Орефию, заберите у него начеканенные гривны и ногаты.

— А сколько там должно быть?

— Проверьте по весу, сколько ему серебра Святослав отпустил. Я думаю, у него около трехсот гривен должно быть. Оставьте ему за работу от каждой сотни по четыре гривны.

— Ого-о-о,— покачал головой Александр Маркович.

— Так положено, батюшка. А потом, Мишенька, с тобой вместе и перечтем всю казну. Ты теперь должен знать о ней все. Ты князь отныне.

— Хорошо, мама,— отвечал Михаил.— Я завтра до обеда в гриднице, а потом уж к денежнику.

Они вышли, юный князь и кормилец его, отныне становящийся первым советником в княжестве, первым боярином.

4 С. П. Мосияш

Часть вторая СТРЕМНИНА (1287-1304 годы)

1. ХРИСТОВА НЕВЕСТА

С самых смотрин Ефросинья стала жить ожиданием. Конечно, княжич Александр ей понравился, но и только. К сердцу присох Сысой окаянный. Никак не могла она его выкинуть из сердца, забыть. Да и как забыть, если он все время перед глазами. Александр Дмитриевич где-то за тридевять земель, а Сысой — вот он, выгляни в окошко. То коня чистит, то в седле красуется, то сулицы¹, то ножи в стену мечет.

А брат Михаил, став князем, часто за стол его приглашать начал, сшил ему кафтан из зеленого аксамита², почти такой же, как у себя, сапожки козловые. И уж держаться стал Сысой гордо, осанисто, словно из бояр, а не из мизенных совсем. Да и то сказать, одну грудь с княжичем сосали, братья молочные. С этим не поспоришь.

'Сулицы — ручное холодное оружие, род копья.

'Аксамит- рытый бархат.

Но в отношениях к княжне знал свое место Сысой. Она в глазах его читала, что любил он ее, но любил как госпожу молодую, красивую, не так, как ей хотелось бы, не так, как она его втайне. И называл всегда лишь по отчеству: Ефросинья Ярославна.