Ханский ярлык

— А чего не знать, заостри палочку. И все.

— Не все, Лука. Настоящее писало, особенно для церы, заостряется с одной стороны, а с другой делается лопаточка. Вот так. Острой стороной княжич пишет, а лопаточкой будет стирать написанное, чтобы сызнова писать по ровному.

— Ну, это я мигом сделаю. Вот с воском...

— Что с воском? На посаде нет бортника?¹ — Есть.

— Вот сходишь к бортнику, он и зальет церу воском, скажешь, для кого она.

Лука и впрямь скоро управился, причем церу сделал не просто квадратную, как книгу, а с одной стороны полукруглую да еще с внешней стороны и крест вырезал.

— Зачем? — спросил Александр Маркович.

— Ну как? Чтоб красивше, а крест как на Псалтири, что я в церкви зрел. А вот и писало. Да, бортник, узнав, для чего эта цера, заказал и своим балбесам.

— Вот видишь, глядя на него, и другие начнут заказывать.

— Так я уж и своим оболтусам решил сделать. А то рисуют, паразиты, на бересте, материал переводят. И ведь берут не какую-нибудь корявую-дырявую, а обязательно ровную.

— Но на дырявой ведь не нарисуешь,— усмехнулся Александр Маркович.

— Но из дырявой и туеса не сладишь. А ведь они ж, паразиты, с мово труда кормятся.

Когда Лука ушел, пестун сказал княжичу:

— Ну, Миша, начнем писать учиться. Буквы-то не забыл?

— Нет.

— Раз стола тут нет, клади церу на колени и начинай. Вот дай-ка я тебе покажу.

Пестун взял писало, склонился над княжичем и из-за его спины начертил на воске букву.

— Это какая? Узнаешь?

— Аз.

— Верно. Бери писало и попробуй сам. Да шибко не жми, лишь бы видно было. Хорошо. Молодец.

— Тьфу,— сплюнул княжич,— криво получилась ножка.

— Не беда. Переверни писало другим концом, лопаточкой заровняй и напиши прямо. Вот так... Молодец.

— А когда слова начнем составлять?

— Как всю азбуку вспомним, так и за слова возьмемся.

Нет, не давал кормилец княжичу праздным быть. Если не писали, то из лука стреляли или на конях выезжали в поле, где учил пестун воспитанника управлять конем, копье бросать, прятаться в кустах или траве.

— А зачем прятаться-то, Александр Маркович?

— Ну как же, Миша? Чтоб враг тебя дольше обнаружить не смог. Вон твой дядя, Александр Ярославич, на Неве на шведов соколом пал и, хотя они превосходили его в числе, победил их. Перебил их несколько тыщ, а сам всего лишь двадцать воинов потерял. Считай, без потерь рать выиграл. Вот что значит внезапность в бою.

А меж тем Тверь вновь отстраивалась. Перво-наперво рубился княжий терем, церкви, конюшни. И когда полетели белые мухи, задули холодные ветры с полуночи, переселилась княжья семья в новый терем. Зимой, когда стали уже и реки, прискакал из Костромы течец¹ с вестью худой: помер великий князь Василий Ярославич и на похороны велено всем князьям быть, дабы самим выбрать в его место великого князя.

Ксения Юрьевна плакала, шептала:

— Ведь не стар же Вася, и до сорока не дожил. И великое княженье-то пяти лет не держал.

— Что делать, матушка,— вздыхала боярыня Михеевна.— Все они, Ярославичи-то, не долгожители были. Хоть твоего взять, хоть того же Невского, едва до сорока трех дотянул. Иструживались, матушка, иструживались, вот свой век и ко-ротили.

Захватив с собой нескольких ближних бояр, отправился в Кострому Святослав Ярославич с невеликой дружиной.

Вернулся из Костромы через две недели с попутчиками, бросил повод милостнику, приказал дворскому разместить гостей и пошел к мачехе.

Ксения Юрьевна, едва увидев Святослава, снова расстроилась, в глазах слезы явились:

— Ну, как?

— Все чин чином, мать, отпели, положили в церкви Святого Федора.

— С чего помер-то Вася?

— Кто знает. Може, с расстройства. Был в Орде, там его оглоушили, что-де выход² мал. Опять численников шлют.

— Господи,— перекрестилась княгиня,— сызнова напасть на нас. А кто отпевал-то?

— Да епископ ростовский Игнатий.

— А сам князь-то Борис Василькович был?

— Был. Там много народу съехалось. И брат его, Глеб Белозерский, и князь Михайло Иванович, и Дмитрий Александрович, и Федор Ростиславич Ярославский, и попутчик мой, князь московский.

— Данила?

— Да. Данила Александрович. Мы с ним вместе решили ехать назад.

— Как он?

— Ну как?.. Молодой еще, едва ус пробиваться начал.

— А городецкий-то князь был?

— Андрей Александрович? Нет, не было. Данила говорил, не иначе, мол, в Орду побежал на старшего брата жалиться.

Течец — посланец, гонец.

Выход- дань.

— На Дмитрия, что ли?

— Ну да. Данила все вздыхал, что их, старших-то братов, мир не берет.

— Охо-хо,— вздохнула Ксения Юрьевна,— Ты б, сынок, с Данилой-то подружился, а? Все ж соседи.

— Мы в пути много переговорили, он вроде парень неплохой. Сговорились, что-де Твери с Москвой делить нечего.

— Он надолго к нам?

— Вечером попируем, отужинаем, дядю еще раз помянем, а завтра в свой удел побежит. У него на Москве тоже дел невпроворот, город огораживает, а то, говорит, не то что татары, збродни⁵ одолевают.

— Великим князем, конечно, Дмитрия выбрали?

— Его.

— Вася этого боялся. Как он к тебе-то? Митрий?

— Да ничего. На трапезе вместе пили, братом называл, сочувствовал, даже спрашивал: не помочь ли чем?

— А ты?

— А я сказал, спасибо, мол, сами управимся.

— Вот и правильно, сынок. Знаем мы эту помощь, только коготок за удел зацепить. Ну, ступай, Святослав, принимай гостя как положено да не забудь Мишу ему представить пользы грядущей ради.

За княжичем Михаилом из сеней прислали посыльного, когда уже пир там был в разгаре. Александр Маркович велел воспитаннику надеть лучший кафтан, причесаться, а на пиру держаться с достоинством.

— Помни, Миша, ты хоть и юн еще, но Даниле ровня, тебе в грядущем Тверь светит, а это, брат, не какая-то там вшивая Москва. Так что душу ввысь держи и... не пей. Слышишь?

— Вот еще. Нужна мне эта гадость.

— Станут нудить, у нас это принято, попроси сыты⁶.

Они поднялись по скрипучей лестнице, еще пахнущей смолой, вошли в горницу, где пировали гости. Впрочем, их не так и много было: помимо князей, трое или четверо тверских бояр и с десяток московских. Святослав с Данилой сидели рядом во главе стола. Увидев в дверях Михаила с пестуном, Святослав, видимо уже захмелевший, сказал громко: