Харами

Мокрый, и стучащий зубами Вася матом построил личный состав лицом к солнцу и заорал неожиданно высоким голосом:

— Чтобы завтра к вечеру палаткоземлянки были готовы!

Алиев горестно вздохнул. Остальные промолчали, но по их мокрому и потерянному виду я почувствовал, что ответственностью задачи они прониклись.

Часть 3

— Едут! Едут! Вон они!

Честно говоря, мне ни черта не было видно никаких огней, о которых возбужденно трещали Вася Рац, Поленый, Логвиненко, и еще кто-то, кого в темноте я никак не мог разглядеть. Этой ночью караван чехов должен был пробираться в Грузию. По крайней мере, так об этом было сказано на вечернем совещании у Скруджа. Не слышал я и звуков, которые, по идее, транспорт все же должен был бы издавать. Ну не на воздушной же подушке они двигались?!

И все же, слыша возбужденный шепот товарищей, я ни на секунду не усомнился, что противник близок. Ну не могло же быть так, чтобы они все разом ошиблись! Значит, ошибаюсь я.

Рядом со мной пристроился Костенко. Он также пристально всматривался в темноту, и я, непонятно с чего, решил его подбодрить:

— Ну что, бойцы, пора молиться…

Ей богу, я получил ответ, который перевернул многие из моих старых, ничего, оказывается, не имеющих общего с действительностью, представлений о человеческой психологии.

— Что вы меня, товарищ лейтенант, пугаете? И так страшно…

Сказано было настолько искренне, что я даже и не усомнился в этом. Нет, не насмешка звучала в этом дрожащем голосе, а страх — неподдельный, не глумливый, самый настоящий страх. И это Костенко! Сержанта — зубодробила, о котором замученный Толя Романцев как-то сказал другу Алиеву: «Бей жида политрука, морда просит кирпича!». Оказывается, за всей этой внешней лихостью скрывался обыкновенный мальчишка, которому было страшно. Причем удивило меня не это, а то, что сам я никакого страха не испытывал, а чувствовал некое странное возбуждение. Так бывает, когда наступает какое-то событие, о котором часто слышишь, читаешь, даже смотришь по телевизору, но никогда переживать самому не приходилось.

Вчера полдня пытались пристрелять дорогу из минометов. Сказать, что это было просто — нельзя, сказать, что это было сложно — тоже. Потому что мы ее так и не пристреляли. Горы — с, господа! Горы — с!

Что главное для любого артиллериста? Отбросим все тонкости специальности, все тщательную подготовку стрельбы и квалификацию расчетов. Отбросим все. Оставим главное, без чего артиллерийский огонь бессмысленен, и столь же опасен как для противника, так и для собственных войск. Ладно, не буду томить.

Главное для артиллериста — зафиксировать разрыв. Дайте мне точку разрыва, и я переверну землю. Вести вполне действенный огонь можно даже с помощью обычного бинокля, без буссоли и даже таблицы стрельбы. Возможно, в конце концов, обойтись и без них. Но без зафиксированного разрыва вести огонь невозможно.

Буссоль-то, кстати, на нашем блоке была. Отметив в виде цели некую кошару, мы, пользуясь измерительной шкалой буссоли, вычислили приблизительное расстояние, по таблице стрельбы для горной местности произвели установки, и сержант Костенко, выдернув чеку, торжественно отправил мину в ствол. Миномет дернулся, и плита на несколько сантиметров углубилась в местную почву.

— Ничего, — сказал Вася, — скоро утрамбуется, а там внизу камень. Так что все будет в порядке.

Грохот разрыва услышали все. А вот где он произошел, никто не увидел. Наши рожи вытянулись.

— Черт! — сказал Вася, — упал, сука, на каком-нибудь обратном скате.

— Так ведь дым должен быть? — я считал, что с логикой у меня все всегда было в порядке.

— Ну так где же он? — очень ядовито спросил меня Рац, как будто это я был во всем виноват.

— Да ладно, тебе, Вася. Давай сократим дистанцию.

Следующую мину мы запустили из расчета на двести метров ближе. Результат был аналогичен первому запуску. В течении двадцати минут мы сделали еще три выстрела. Место разрыва пыталось высмотреть уже человек тридцать — почти все офицеры, весь наш личный состав, и прибежавшие на необычное столпотворение темные личности из пехоты. Да что говорить, подтянулся сам Скрудж — и это было особенно неприятно, потому что довольно скоро он стал очень странно на нас с Васей посматривать.

На двадцать седьмой минуте стрельбы и шестом выстреле одна из мин упала на пристреливаемую дорогу, и это заметили все.

— Стоп! — заорал Вася. — Установки для стрельбы не трогаем! Не трогаем — я говорю! Все отошли!

Вася отчаянно мне подмигивал, но вполне мог бы и не делать этого. Я не настолько туп, как кажусь некоторым. Я прекрасно понял, что седьмой наш выстрел уйдет в белый свет как в копеечку.

Это была обычная циркуляция воздушных потоков. Если на равнине мина, поднимающаяся вверх, пребывает практически в однородной воздушной среде, и она не изменяет ее полет по сравнению с расчетной траекторией, то в горах массы воздуха имеют намного более сложную структуру. Слои, через которые летит наша мина, движутся в разных направлениях, имеют разную температуру, плотность и кучу других, не менее важных, отличий. Но это не самое мерзкое. Самое мерзкое состоит в том, что этот слоеный пирог непрерывно меняет консистенцию. И через десять — пятнадцать минут казалось бы тщательно выверенные установки прицела направят мину в другую, хорошо если не противоположную, сторону.

Но, честно говоря, объяснять все это капитану Скруджеву нам не хотелось. Он, скорее всего, просто с ходу обвинил бы нас в некомпетентности, и не упустил бы случая сказать об этом на самом высоком ареопаге — на ПХД, на совещании у майора Дагестанова. Очернить человека легко, а вот обелить его — задача значительно более трудная, и не всегда решаемая. Есть же такая поганенькая пословица: «Дыма без огня не бывает». К вашему сведению, бывает, и еще как!

Сделай мы еще один выстрел, и снова мина исчезла бы в неизвестном направлении. А так: цель пристреляна, установки готовы — пусть все стоит в первой готовности, а там, может быть, это все и не понадобится. В крайнем случае, сошлемся на изменение погоды.

Когда толпа зрителей рассосалась, Вася повернул бледное лицо свое к Семену и прошептал:

— На тебя, Сэм, вся надежда. Твои пушки бьют по прямой, от цели не отклоняются. А мы… В общем, сам все видел.

Семен издевательски захихикал, на что Вася по-настоящему обиделся. Насупился, и замолчал, сверкая исподлобья своими черными хохляцкими глазами.

— Эх, минометчики хреновы, — продолжал куражиться Сэм, — вам бы только местное население пугать. Типа, куда упадет следующая мина? Чью кошару накроет на этот раз? Вы, похоже, на посланцев судьбы тянете: шел — шел мирный человек, никого не трогал, а тут минометчики стрельбы проводят. Они хотя и целились в противоположную сторону, но мина так легла, что убила прохожего. Судьба — с!

По Васиному лицу я понял, что он пытается найти какое-нибудь едкое возражение, но масть не шла, и сказать ему было нечего. Я же вообще старался помалкивать после той истории с загубленной ступицей.

Как бы то ни было, позавчерашний эпизод пулей проскочил у меня в мозгу, а я все также лежал на холодной земле, оперевшись на левую руку и поджав ноги. Несколько далее меня в мелком окопе, неплохо, правда, обложенном камнями, разместился водитель Зерниев. Возле него лежала приличная куча гранат.