Харизма

Через некоторое время приходит отец Амвросий и приносит горсть масок — со стены снял.

— Бесов надо сжечь, — говорит он.

— Милейший, — отвечает Игорь Габриэлович, — это не бесы, это кармически чистые предметы этноса.

— Не знаю про этнос, а бесов надо убрать, — говорит отец Амвросий. — Жуткие рожи. Может, у вас там в Африке они кармически чистые, а у нас страна православная, во Христе. Здесь это бесы.

— Возможно, в этом есть доля истины, — говорит Габриэлыч. — Но мы можем их спрятать?

— Ну разве что на кухне, — морщится Амвросий. — Придется очертить круг мелом и запереть бесов в круге. Мел есть?

— Есть карандаш от тараканов.

— Даже лучше. И еще амулеты там во множестве, их все надо со стен поснимать, в них бесы могут прятаться. Вообще у вас квартирка, конечно, — рассадничек. Неудивительно, неудивительно! Давно здесь живешь? — спрашивает меня.

— Да я вообще не здесь живу. Я сюда в гости приехал.

— А, — говорит Амвросий.

И уходит. Габриэлыч пошел с ним, и они вдвоем принесли всяких амулетов и масок и сложили все это аккуратно под кухонным столом на расстеленных газетах. Мне отец Амвросий запретил пока в комнаты ходить. Они туда ушли, стали мебель двигать. Сижу я, значит, и предчувствие такое — ну, попал. Но я понимаю, что это не у меня предчувствие, а у беса, который в меня вселился. Что радует.

Наконец отец Амвросий пришел и пригласил меня в комнату. Зашел я в комнату, там бардак жуткий — половина вещей вынесена, столики журнальные убраны, и все такое. Посреди комнаты диван выдвинут. Отец Амвросий показывает мне — мол, ложись. Ну, ложусь. Ариша с Габриэлычем задергивают шторы, свечи зажигают и садятся в кресла по углам, чтобы, значит, смотреть. Но отец Амвросий их оттуда шугает, говорит, чтоб подождали в другой комнате, помощь потребуется позже. Они выходят, а отец Амвросий обращается ко мне.

— Первым делом, — объявляет он, — надо исповедаться.

— Ну, надо так надо, — говорю.

— Ударялся ли ты в язычество? — спрашивает отец Амвросий.

— Да вроде нет, — говорю.

— И слава богу, — говорит отец Амвросий. — Коли не брешешь. Чужим богам не поклонялся? Языческих символов не носил?

— Майка, — говорю, — у меня была. С черепом светящимся.

— .ф-у-у… — говорит отец Амвросий. — Ну чего ж ты теперь хочешь…

— Но я ее уже года два не надевал!

— Хоть каешься?

— Каюсь. Вернусь домой — выкину. Или брату двоюродному подарю.

— Выкинь. А лучше сожги с молитвою. Теперь далее. Произносил ли плохие слова?

— В смысле матюгами?

— И матюгами.

— Ну, бывало.

— Зачем?

— Всякое бывало. Упадет, бывало, чего-нибудь неожиданно. Виндоус. Ну и это…

— Часто ли?

— Виндоус падал? Хе!

— Часто ли матюгами разговаривал?

Я задумался.

— “Мля” — это матом?

— Тс! — шикнул на меня отец Амвросий. — Не забывайся, одержимый! Ты на исповеди!

— Извините, пожалуйста.

— Матом, конечно.

— Тогда часто, — вздохнул я. — А в Интернете, в чатах, считается?

— Вообще-то Интернет от диавола. — задумался отец Амвросий. — Так что считается вдвойне.

— Тогда совсем часто.

— Должен предупредить, — сказал отец Амвросий. — За каждый матюг Богородица на три года отступается.

Я прикинул.

— Ой, мля… — вырвалось у меня непроизвольно.

— Одержимый! — строго прикрикнул отец Амвросий. — Не забывайся!

— Простите, пожалуйста, — сказал я. — Это, наверное бесы.

— Ну так для того мы и здесь, верно? — смягчился отец Амвросий и по-свойски подмигнул мне. — Каешься?

— Каюсь. А если Интернет от диавола, про Интернет тоже каяться?

— Обязательно.

— Не могу. Это работа моя, я программист, проектировщик сетевых решений.

— Сетевых, — сказал отец Амвросий с омерзением. — Сетевых. Слово-то какое. Сети диавола.

— Не, — говорю, — информационные сети.

— Кайся немедленно.

— Но я же на работу снова пойду? Это же моя профессия.

— Ну так я тебе не говорю работу бросить, верно? Покайся, а там иди на работу, снова покаешься.

— Каюсь.

— И слава богу, коли не брешешь. Завидовал ли кому-нибудь?

— Случалось.

— Каешься?

— Каюсь.

— И слава богу, коли не брешешь. И кстати, вопрос к тебе — брехал ли?

— Ну… Бывало.

— Каешься?

— Каюсь.

— Не брешешь?

— Не.

— Едем дальше. Ленился ли?

— Случалось. Каюсь.

— Смотрел ли с вожделением?

— Чего?

— Чего. Не маленький. Смотрел ли с вожделением?

— Смотря на кого.

— Ну, на кого. На баб, понятное дело. Но если на мужиков — это особый грех.

— На баб смотрел, наверно. Ну да, точно смотрел.

— Кайся.

— За просто смотреть? С какой стати?

— Одержимый!

— Чего, уже и посмотреть нельзя?

— Одержимый!

— Хорошо, каюсь.

— Все. Иди и больше не греши!

— Все? Уже идти?

— Погоди. Бесов гнать сейчас начнем. Это я тебе грехи отпустил по-быстрому.

Отец Амвросий уходит, возвращается с саквояжем и начинает оттуда извлекать предметы — пару книжек в пластиковых обложках, веревки с бубенцами, бубен — что меня удивило — и сандаловые палочки.

— А чего за книжки? — говорю. — Библия?

— Спецлитература, — объясняет отец Амвросий. — Библии мало. Это Тропарь и Требник, издание двадцать четвертое, переработанное.

— Типа как у нас в программировании — “Виндоус для чайников”?

— Одержимый, не ерничай!

— Извините, — говорю. — Понял. Вопросов больше не имею.

В общем, собрал отец Амвросий свои вещи, подошел ко мне, обошел вокруг дивана, осмотрелся — видать, решил, что все готово.

— Поехали! — сказал отец Амвросий, махнул рукой и начал трясти веревками с бубенцами. — Изыди, нечистый Дух! Освободи место духу святому! Изыди, нечистый дух! Освободи место духу святому!

Ну, я чего? Я лежу, прислушиваюсь к ощущениям. Ощущений особо никаких. Был один момент, когда показалось, будто где-то в душе, как бы это сказать… ну, типа как щекотно вдруг стало. Я обрадовался, но пропало ощущение сразу, может, действительно показалось? А отец Амвросий все больше заводится, а по ходу дела зажигает вокруг свечки, расставляет. Свечки — ну, явно из маркета “ИКЕЯ”, не знаю уж, святые они там или нет. И благовония всякие зажигает. Ну и бегает вокруг, трясет веревочками, звенит бубенцами. Помню, я еще подумал, что работа у него не сахар. Это мне-то чего, я лежу, спокойно мне так, ничего делать не надо, а бесы изгоняются тем временем. Ощущения как в парикмахерской, только еще спокойнее, не боишься, что тебе ухо отрежут. Я даже прикрыл глаза и лежу, слушаю звон. Не заметил, как заснул. Не знаю, сколько прошло времени, трясут за плечо. Открываю глаза — отец Амвросий, мокрый уже такой, раскрасневшийся.