Хата за околицей

Он молча служил тем, которые вчера со страхом исполняли его приказания, иногда только выражение глаз и судорожные движения губ обличали в нем непреклонную гордость и жажду мести. Под шатром не видно было деятельности: молот лежал на телеге, вывороченные наизнанку кузнечьи мехи и все инструменты лежали в куче. Никто ничего не делал, кроме Апраша и старых баб, хлопотавших у котла. По ходатайству Азы, с помещичьего двора поставляли все нужное для праздных бродяг, и цыганки, уверенные в могуществе своей королевы, таскали в свою берлогу все, что ни попадалось под руки.

Наслаждаясь недавно приобретенным господством, Пуза преследовал Апраша и дремал с трубкой в зубах пред пылающим костром.

Лень полюбилась ему и целой шайке. Аза, редко посещая табор, не замечала оплошности нового начальника. По всему видно было, что новый предводитель не удержит надолго в своих руках управление, и рано или поздно шайка почувствует нужду в Апраше.

Приблизившись к обозу, Тумр остановился у телеги, под которой покоился прежний атаман. Глаза их встретились, оба они были несчастны, один другому не мог завидовать, и прежняя вражда легко исчезла под влиянием новых, сильнейших ощущений.

В их взглядах не было ни гнева, ни ненависти. Старик, увидев исхудалое, бледное лицо своего врага, близкого к помешательству, почувствовал, что он довольно уже наказан. Со своей стороны, Тумр, видя смиренного повелителя, подавил свою злобу.

— Га! — слегка оскаливая зубы, произнес Апраш. — Опять притащился сюда, кажется, душно тебе в твоей избенке.

— Не лучше, я думаю, и тебе в обозе, — резко отвечал Тумр.

— Кто знает? — сказал Апраш. — Может быть, ты бы поменялся со мной горем.

— А ты разве не захотел бы меняться? — спросил Тумр.

— Ни за что, — гордо качая головой, отвечал предводитель. — Даже теперь я свободнее тебя. Захотелось им, чтобы Пуза был предводителем — пусть попробуют, а увидят, что будет дальше… Мучают меня, как умеют, ну да мне и горя мало — я привык работать, бранят — я их не слушаю… Что ж они мне сделали? Скажи!..

— Как? И ты доволен своей судьбой?

— Нечего роптать, когда нужно терпеть! Я не голоден — горшок всегда полон, рубить дрова и носить воду не тяжелее, чем работать молотом.

— Но повиноваться им?

— Правда, нелегко повиноваться тем, кому всю жизнь приказывал, но научиться можно.

Тумр вздохнул.

— А потерять надежду? Потерять навсегда Азу? Ведь она была в твоих руках?

— Женщина, как змея, — медленно отвечал Апраш. — Никто не держал ее в руках. Возьми ее в руки — она выскользнет, да еще и укусит…

— Ты ведь любил ее?

— А ты, кажется, полюбил поздненько, — возразил Апраш. — Для меня это не первая любовь, я успел даже свыкнуться с этой болезнью, вот ты, другое дело… новичок еще… О, я нисколько не завидую тебе! Если ты, точно, полюбил ее, так недешево отделаешься.

— Это дьявол, а не женщина, — задумчиво отвечал Тумр, — никак не угадаешь, что она думает, кого любит, кого не любит…

— Такая же, как и все женщины, — холодно заметил Апраш, — цыганка, не цыганка — все равно… все они одного поля ягодки…

— Нет, такой еще не было на свете.

Апраш повернулся на другой бок и захохотал.

— Всюду бегает, манит и дурачит всякого встречного, а в самой — ни капли чувства.

— Чего захотел!.. Ну, известное дело: молода еще!.. Я бы все ей простил, лишь бы согласилась идти за меня…

В этих словах высказалось себялюбие старости, готовой на все, лишь бы продлить вспышки невозвратно минувшей юности. Не поняв этого чувства, Тумр воскликнул с явным выражением злобы:

— А если б она была моей женою, я бы убил ее!

— Кажется, ты и вправду рехнулся.

Тумр замолчал.

— Может статься, она и будет твоею, — насмешливо произнес Апраш, — подожди… рано или поздно, пан бросит ее, тогда сама придет к тебе, сама захочет согреться у твоей груди.

— Нет, никогда! — с запальчивостью перервал молодой цыган. — Клянусь, я убил бы ее, если б она улыбнулась кому другому!

— Поживи с мое — иначе заговоришь, — с расстановкой сказал Апраш, продолжая жевать табак. — Ты долго не видал Азы и не знаешь, какова она. Уж кому она не продавала своих улыбок, поцелуев, кого не тащила за собой, кому не сворачивала головы? Не раз зависть грызла и мое старое сердце, но, бывало, посмотришь на плутовку и подумаешь: полюбила бы меня — простил бы все! Да как раздумаешь хорошенько, так не за что сердиться на девку: ведь она только мучает поганых, а сама никому не поддается. Ей так же нужно дурачить, мучить мужчин, как есть, пить, спать. Я не раз видел, как она нежила Пузу своими глазами и улыбками… а потом посмеется над ним же.

Тумр потер лоб, покрытый крупными каплями пота.

— Так ей нельзя верить?

— Когда в ней говорит злоба — верь, но когда она поклянется тебе, что любит, плюнь ей в рожу — врет!

Молодой цыган поднялся и ушел медленным шагом, Апраш посмотрел ему вслед и повернулся на другой бок.

Тумр потащился к избе, по временам он останавливался и долго смотрел на цыганский табор и потом ускорял шаги.

"Надо разом покончить, чем скорей, тем лучше, — думал Тумр. — Что мне остается? Она вешается на шею этого гнилого трупа, в селе от меня бегают, как от бешеной собаки! Петлю на шею и черту отдать душу!"

Мысль эта уже не раз посещала голову Тумра, а теперь она неотступно преследовала его. Жизнь сделалась для цыгана тяжким, невыносимым бременем: он ясно сознавал, что не любит Мотруны, что дитя не пробуждает в нем никакого чувства, что тоска грызет его сердце, Аза обманывает. Что ж осталось ему в этом мире?.. Одна смерть… Решимость отчаяния прокралась в его душу.

"И ей будет легче, — думал Тумр, — братья примут ее, и та не заплачет… Зачем же мне попусту жить… быть в тягость себе и другим".

Цыган поднял голову, остановился и посмотрел кругом, небо было мрачно, свистел суровый ветер, сквозь мрак и туман окрестность казалась печальной, пустынной, дикой. Уже Тумр готов был развязать пояс и глазами искал толстого дерева, хотя кругом лежало чистое поле, как из-за холма появилась Аза. Тумр отступил назад и свирепо взглянул на нее.

— А! Ты здесь? — со смехом вскрикнула цыганка. — Ходил к нам или ждал меня?

— Тебя ждал затем, чтоб плюнуть тебе в глаза и распроститься навсегда, — отвечал цыган.