Хазария

– Великую жажду имеешь, друг?

Тот испуганно вздрогнул от неожиданности, но, увидев на лице грека добродушие, тоже заулыбался, вначале растерянно, затем услужливо. Наконец, низко поклонившись незнакомцам, велеречиво произнёс, видно, давно заученные слова:

– Ежели бы любезные гости по доброте христианской попотчевали своего страждущего собрата по вере, несчастного робича, парой глотков греческого вина, то в благодарность сослужил бы он для добрых купцов любую службу, какую только потребуется…

– Ты что же, крещёный? – с некоторым сомнением спросил грек.

– А то! Сам отец Алексис меня в веру христианскую обратил! – При этих словах робич с гордостью выпятил тощую грудь и, сунув морщинистую ладонь за пазуху, извлек чёрный шёлковый шнурок. – Вот, от него, самого преподобного, подарок был, да! Серебряный нательный крест. На этом самом шнурке висел!

– А где же крест? – спросил грек.

Оборванец притворно застыдился:

– Потерялся, чтоб он неладен был, так жалко! А крест был, это точно, у кого хошь спросите! Я ж не так себе, перевозчик был первый на Непре, меня в прежние времена всяк купец знал, да я…

– Пойдём с нами, – прервал разговорчивого оборванца грек.

Оба купца пошли вперёд, а любитель вина поспешил за ними.

Вскоре они подошли к греческому торговому дому.

– Этот с нами, – кивнул старший византиец охраннику у входа, и они проследовали дальше под навес.

Кликнув прислужника, греки что-то сказали ему. Тот быстро принёс кувшин вина, медную чару и глиняную миску с мясом. Налив полную чару, старший грек поставил её перед стариком:

– Пей!

Потом пододвинул мясо:

– Ешь!

Жадно выпив одну за другой три чары красного как кровь вина и съев кусок жирного варёного мяса, перевозчик быстро разомлел, широко заулыбался щербатым ртом и снова завёл длинную речь про прежние времена, когда был он не бражником, а нужным всем человеком.

– То нынче меня Бахусом кличут, а меня ведь Ладзимиром матушка назвала. И все так величали, когда перевозчиком был. Да-а. Мы ведь из борусов… Такой дом у меня был, заглядение! С резными коньками и петухами! Всё половодье давешнее забрало – и дом, и жёнку, и двоих сыновей… – Перевозчик сглотнул, на очах блеснула влага. – Оттого и пью, что горе у меня великое, не понять вам! – махнул он дланью, утирая слезу. Потом шмыгнул носом, утёрся рукавом, вдруг, что-то вспомнив, выпятил грудь и гордо изрёк: – Да вы что думаете, коль Ладзимир бражник, так и человек пропащий? Не-е-а! – помахал он пальцем. – Внук-то мой в княжеской дружине служит, да не просто воем или каким там тысяцким – темник он! Сам князь с моим внучком совет держит, эге, а вы как думали!

При этих словах византийские гости переглянулись и заговорили меж собой по-гречески.

– Захмелел старый, заврался, говорил бы уже сразу, что его внук – сам князь Киевский, – ухмыльнулся один.

– А если и впрямь кто-то из его родичей князю служит? – заосторожничал второй.

– Даже если старик не совсем врёт, после того, как дело сделает, мы и внучка «прихватить» сможем, – ответил, чуть подумав, старший грек. – Так, говоришь, сам отец Алексис тебя крестил? – обратился он к бражнику по-славянски, многозначительно взглянув на второго.

– Угу! – подтвердил муж, снова наливая себе чару. – Отец Алексис мне имя новое дал, этот… как его… Христодул, вот! А ещё отец Алексис дал мне пенязь, за который я угостился на славу! – Старик прикрыл очи, блаженно улыбаясь.

– Так мы больше заплатить можем. Бери вино и еду, пойдём!

Греки провели уже захмелевшего перевозчика через коридор и какие-то заваленные товарами каморы в небольшую комнату с крохотным оконцем под самым потолком. Тут было тихо и сумрачно, словно в землянке огнищанина, даже сыростью попахивало.

– Есть у нас к тебе дело, – начал старший из греков. – Сослужишь верно, будешь иметь новые ризы, да что там ризы! Говоришь, дом хороший имел? Сможешь построить себе новый дом на Почайне, не чета прежнему, да ещё и отроков завести. А вина и брашен хватит тебе до самой смерти!

Перевозчик, согласно кивая, всё пил и уже заплетающимся языком хвалил своих добродетелей. Но в голове сквозь хмельное марево начало пробиваться подозрение: с чего вдруг стали такими щедрыми и заботливыми хитрые греки, за что обещают столько добра? Старик хорошо знал повадки византийцев, сколько их товару, да и самих купцов перевозил на широкой своей ладье через Непру…

– Ну, согласен?

Бражник тяжело кивнул и пожал плечами.

– А что за служба? – спросил.

– Видишь ли, какое дело, – вполголоса сказал, оглянувшись по сторонам, старший грек. – Живёт тут в Киеве на Подоле девка одна. Сына имеет, в прелюбодеянии рождённого. Та жена – ведьма, и сын у неё – от дьявола! Надобно ту ведьму и отродье её извести, – вполголоса наставлял грек, – чтоб семя сатанинское не размножилось. Раздавить – и кончено! Людям добро сделаешь, от нечисти их избавишь. Только такой человек, как ты, христианин, может понимать важность подобного дела! А мы в долгу не останемся. Пока – вот тебе! – Грек отвязал от пояса кожаный кошель, вынул золотую монету и положил перед стариком, а второй принёс новый плащ и шёлковую рубаху.

– Бери! Справишь дело, втройне получишь!

У старого бражника в голове от таких слов и подарков стало проясняться. Хоть и был он изрядно пьян, и вино греческое более всего на свете предпочитал, однако имел сердце славянское, и предложение извести дитя малое с молодой матерью заставило протрезветь хмельные мозги. Такое только хитрые греки могли удумать! Ладзимир знал, сколь коварны и черны могут быть иные люди в сердце своём.

– Что за девка? – прохрипел он, поднимая на греков посоловелые глаза.

– Овсеной зовут, какого-то кузнеца дочка.

– Овсена? – изумлённо выдохнул перевозчик.

– Знаешь такую? – уставился грек.

– Н-нет, – заикаясь, усиленно замотал головой бражник, не на шутку перепугавшись и решив хитрить.

– Тем лучше. Ну, что скажешь?

– Коли пить даёте – пью, – отвечал Ладзимир, стараясь не выдать волнения, – есть даёте – яду, и ризы новые приемлю, и злато. Исполню службу за такую щедрую плату, только упился я нынче крепко и надобно проспаться хорошенько, а потом уж дело окончательно обговорим и сладим. Пойду я пока…

С этими словами перевозчик медленно встал, намереваясь идти к двери.

Греки переглянулись между собой и, дружно придавив за плечи, вновь усадили бражника на место.

– Никуда ты не пойдёшь, тут переночуешь. – Старший указал на тюки с товаром, что лежали в углу. – А перед рассветом Василий проводит тебя, – кивнул он на молодого. – Что тебе сподручнее, удавка или нож?

От такого поворота дела у старого киянина внутри похолодело и всё выпитое вино разом испарилось, как роса под лучами солнца. Много горьких мыслей пронеслось в его седой голове. Опять вспомнилось враз, что не всю жизнь был он жалким бражником, что любили его кияне когда-то за удаль и силу, за то, что храбро сражался в рядах защитников града, за то, что не последним был перевозчиком на родной до последнего затона Непре.