Хемлок, или яды

—С сегодняшнего дня Беатриче будет пробовать все, что я пью или ем...

По примеру древних, римских пап и государей, каждая трапеза начиналась теперь с церемонии дегустации: только Франческо прибегал не к безоару или рогу единорога, а к помощи обыкновенной ложки. Он грозно косился на Беатриче открытым глазом, пока другой, очевидно, мысленно созерцал дьявольски комичные сцены. Под этим взглядом Беатриче смежала веки, пряча собственный горевший жаждой убийства взор, и дрожащей рукой подносила ложку к губам. Она не отважилась натереть красный корень и подсып'aла только опий, а затем силилась извергнуть ничтожную дозу, которую приходилось употреблять самой. Теперь Беатриче занимала комнату, освободившуюся после отъезда Джеронимы и Калидонии, потому что козел ей не доверял и запирал собственные покои изнутри. Всю ночь он храпел, а наутро путано рассказывал, как ему снились летающие задницы, как его член стал деревом, на ветви которого взгромоздились нимфы, как он был Пресвитером Иоанном, пожирал огонь и изрыгал звезды, как из живота его дочери выползал огромный змей и как Лукреция превратилась в целую гору жаб. Донна Лукреция притворно усмехалась, и шрам от удара шпорой казался еще страшнее.

Чинцио Джиральди писал в «Орбекке», что кровь тирана -жертва, угодная Господу. В одной из новелл Джиральди также показал, как скрыть убийство под видом несчастного случая, сбросив тело жертвы с умышленно поврежденного балкона. Этот урок мог оказаться полезным, к тому же не следовало забывать, что дегустация значительно сокращает все прочие возможности. Придется воспользоваться способом того государя, что избавился от своего камергера при помощи ключа с незаметной зазубриной, откуда яд и попал в кровь, или, в подражание древней Парисатис [62] , разрезать персик лезвием и смазать одну половинку отравой. Правду ли говорят, что, если оставить цикуту в плотно закрытой коробке, можно отправить на тот свет спящего человека, который вдохнет вырвавшиеся оттуда смертоносные пары?

62

Персидская царевна, упоминаемая Плутархом. Обожала казнить своих любовников мучительной смертью, принося их в жертву темным демонам.

—Это великий грех!
– воскликнула Лукреция. —Вдумайся, если это случится в Петрелле, дон Марцио Колонна не успокоится, пока не отыщет виновных. Спаси и сохрани, Господи...

Глаза темно-винного цвета широко распахнулись:

—Но я так хочу! Хочу! Хочу!

***

Заговор составлен, и нам известно, что в нем нет ничего нового: загримированные персонажи, которые даже не нужно шаржировать, надежные декорации цвета золы и скотобойни - драму можно начинать.

Но для Хемлок, заинтригованной однородностью персонажей, аномальной преемственностью характеров, все это - чрезмерное упрощение. Лучше было бы вспомнить двусмысленный плиточный пол палаццо Ченчи, учитывая, что всякая мысль, всякое желание способны выразиться в фигуре, заключающей их же перевернутый образ. Ст'oит задуматься над тем, что повторяют зеркала и что означает отбрасываемая тень.

Беатриче Ченчи в тюрбане, с грациозно склоненной на плечо головой, больше не поддается анализу, будто намекая, что лучше уж положиться на некий анаморфоз, внешне искаженный ребус, который под определенным углом раскрывает другой деформированный образ. Ну а Хемлок неожиданно встречает дочерей Каина - так Гёте однажды столкнулся на мосту со своим двойником, хотя окольные пути подобных «неожиданностей» хорошо известны.

— Мне очень жаль, - говорит Хемлок, - но девушка, «плачущая горячими слезами» на картине Гвидо Рени [63] , увиденной Стендалем, - вовсе не Беатриче Ченчи.

— Кто же она?

— Девушка, которая могла быть Беатриче Ченчи.

После чего Хемлок вновь погружается в молчание: сегодня она получила неприятное письмо. Все было бы проще, не существуй X. вообще. Стало особенно трудно выносить X. перед отъездом. Хемлок переживает теперь все заново: порванный корешок альбома Беллмера [64] ; разжеванный и раздавленный на маньчжурском ковре шоколад; запах молочной сыворотки, разложения и забродившей мочи, присущий очень пожилым людям, который нельзя устранишь ни водой, ни свежим бельем. Страх Хемлок перед длительной мукой. Врач говорил о постепенном вырождении, медленной потере интеллекта вплоть до полного слабоумия.

63

Рени, Гвидо (1575 - 1642) - итальянский живописец болонской школы. В XIX в. считался автором «Портрета Беатриче Ченчи» в палаццо Барберини, но в наше время полагается авторство неизвестного художника из круга Рени.

64

Беллмер, Ханс (1902 - 1975) - немецкий график, скульптор, фотохудожник, книжный иллюстратор, писатель. Известен прежде всего эротическими образами деформированных кукол.

— Знаю, - говорит X., - знаю. Ты твердишь об этом изо дня в день, лишь бы подтолкнуть меня к смерти.

Хемлок должна привыкнуть думать и говорить так же, как Беатриче привыкла ходить - чтобы не скрипели половицы. Хемлок приводит в отчаяние мысль о смерти X. Хемлок строит заманчивые планы, которые воплотит после кончины X. Ее давно уже не удивляет эта двойственность, Хемлок даже черпает в ней странное удовольствие.

— Вы читаете по-немецки?

— Читаю, но плохо, - отвечает маркиз, разворачивая пучок лука-порея.

Желая помочь ему чистить овощи, Хемлок берет острый ножик, похожий на тот, что гладила по тупому лезвию Беатриче.

— Возможно, вы понимаете фразу Готфрида Бенна [65] : «Mein eigenes Doppelleben war mir nicht nur immer sehr angenehm, ich habe es sogar mein Leben lang bewut kultiviert» [66] ?

65

Бенн Готфрид (1886 - 1956) - крупнейший немецкий поэт-экспрессионист, эссеист и новеллист.

66

«Собственная двойная жизнь всегда была мне весьма приятна - более того, я сознательно культивировал ее всю свою жизнь» (нем.).

— Приблизительно, дорогая подруга, - отвечает маркиз, разрезая нефритовые листки и телесные цветки копытня, которые он затем сбрасывает в кастрюлю.
– Но какое отношение это имеет к истории Беатриче Ченчи?

— Никакого. Это-то меня и тревожит.

***

Хотя стояло лето, однако ночные дожди уже сбивали недозрелые груши, еще белые орехи, мягкие оболочки каштанов. Тропинки пахли пылью и подорожником, горную породу забрызгивали охряные пятна лишайника, над листвой поднимались колтуны наростов, а сама она покрывалась серебряными сеточками, лаком и паршой. Летом в траве начиналось влажное бурление, слышался свист выжимаемой губки, потрескивание красновато-коричневой птичьей падали и дикое клокотание разлагавшихся белок. Лето достигло зенита и уже сделало первый шаг вспять. Вечером 7 сентября с гор вдруг подул сильный ветер, шатая деревья и выгоняя из убежищ ворон.

Дон Франческо весь день провалялся в постели, сломленный двумя враждующими родственниками - вином и опием. Под вечер Беатриче послала Марцио в деревню за Олимпио, однако слуга вернулся один.

—Я не нашел его, донна Беатриче, но велел жене, чтобы отправила его сюда.

Около полуночи Олимпио наконец явился, и Беатриче услыхала, как открылись ворота, ключи от которых были только у мажордома. Подняв лампу, она выглянула из окна во двор и увидела Олимпио вместе с Марцио: тому, видимо, хотелось провалиться сквозь землю. Беатриче нахмурилась, теряя терпение, и желтая лампа осветила один профиль, второй же остался иссиня-черным. Беатриче довела их до комнаты Франческо, «открывавшейся лишь изнутри», и тихонько постучалась. Открыла донна Лукреция, которая, быстро выйдя, захлопнула за собой дверь:

—Только не этой ночью, умоляю вас. Уже наступило 8 сентября, праздник Лоретской Богоматери. Быть может, она сотворит для нас чудо... и дон Франческо умрет сам, так что вам не придется марать руки...

Лоретская Богоматерь выручала Олимпио в разных нестандартных ситуациях, и потому он почтительно коснулся шляпы под разгневанным взором Беатриче.

—Тьфу!.. Вы думаете, дон Франческо вознесется на небо живым в огненной колеснице, как пророк Илия?

Оставив Лукрецию, Беатриче отвела обоих мужчин в комнату с Пляской смерти, дала им хлеба, мортаделлы из Кампотосто и темного деревенского вина - такого же оттенка, как ее глаза. Мужчины ели молча, громко чавкая. Ветер улегся, и горы словно затаили дух в ожидании жестокого чуда. В глухой ночи лишь ухнул филин.

—Пошли!
– сказала Беатриче и при свете наполовину прикрытой лампы погнала их к отцовской комнате. Лукреция удалилась по коридору, плача от страха, а они молча и неподвижно уставились на Франческо, который спал на боку, зарывшись в беспорядочную груду одеял, повернутый к ним спиной. Вдруг Олимпио судорожно закашлялся. Беатриче мигом вытащила его наружу вместе с Марцио.