Хемлок, или яды

В то время как в Риме папские власти приступили к расследованию, Марцио Колонна, вассал Неаполитанского королевства и владелец замка Петрелла, занялся выяснением обстоятельств, при которых погиб его гость и друг.

Доверенный Бьяджио Кверко, посланный государем в Петреллу, собрал там столь красноречивые сведения, что Колонна был вынужден просить вице-короля немедля отправить на место инквизитора Карло Тироне, абруццкого аудитора.

Упитанный, внешне жизнерадостный и любивший пошутить Карло Тироне сеял ужас одним упоминанием своего имени. Он был прирожденным инквизитором, как бывают прирожденные музыканты, и извлекал из этого своего призвания максимальную выгоду. Заручившись церковным разрешением на эксгумацию, сразу же по прибытии он приказал извлечь тело Франческо Ченчи для личного осмотра. На столе в доме священника разложили отталкивающие останки, и, закрыв платком нос, Тироне погрузился в изучение полуразложившейся падали, оценивая зрительно и на ощупь раздувшиеся слизистые, зеленоватые припухлости, творожистые сгустки с лопавшимися пузырьками газа и кишевшие личинками нефритовые затвердения посреди струившихся соков и жидкого кала - таким предстал его очам перенасыщенный птомаинами и, как никогда, ядовитый дон Франческо, в той самой шапочке, что нахлобучила на него Беатриче.

При этом неординарном вскрытии Карло Тироне ассистировал местный врач. По утверждению последнего, смерть наступила от удара тупым металлическим предметом, а также острым лезвием, воткнутым глубоко в глаз и задевшим мозговое вещество. Ноги симметрично переломаны тяжелым предметом. Само же падение, очевидно, повлекло лишь незначительные ссадины и кровоподтеки.

Карло Тироне потребовалась всего пара часов, чтобы восстановить картину преступления и изобличить его исполнителей. Во-первых, это Олимпио Кальветти, находившийся сейчас в Риме, - так же, как и Беатриче Ченчи, предполагаемая зачинщица. Далее Марцио Флориани, но этот каналья ударился в бега. Наконец, донна Лукреция, сообщница, тоже в Риме. Что же касается сыновей Ченчи, их отсутствие в день убийства вовсе не доказывало их непричастности. Предстояло решить, что делать с телом, и Карло Тироне подумывал, не забальзамировать ли его на тот случай, если неаполитанский суд разрешит перевезти останки в Рим. Но в этом вопросе уверенности не было.

Не было никакой уверенности из-за географических границ, бесчисленных инстанций, различных судов, многочисленных дрязг, противоречивых юрисдикций, разноголосых правительств, необъятной мозаики несогласующихся мотивов, изъеденных разывами, перерезанных зигзагами, размытых древними течениями. Ведь существовали провинции и анклавы, местные исключения и специфические пошлины. Даже в Риме, где правосудие целиком подчинялось папе, повсюду были разбросаны преторианские суды - во дворцах епископского наместника, камерлинга и апостольского аудитора, не считая губернаторского и сенаторского судов. Компетенции были столь же усложнены: так, многоженцы приписывались к одной магистратуре, а фальшивомонетчики - к другой, магистратура для публичных девок не подходила для шляпников, а купцы-евреи судились не теми, кто судил обычных купцов. Существовали церковный суд для вероисповедных случаев, верховный папский суд, ведавший правосудием, верховный папский суд, ведавший помилованием, и Рота, где велись как религиозные, так и гражданские процессы - в первой инстанции и после апелляции. Дабы выпутаться из этого клубка, юстиции приходилось быть не то чтобы слепой, но старательно применять тройные методы и тройные стандарты - тюрьма и смертная казнь для простого люда, штрафы и налоги для знати, абсолютная неприкосновенность для государей. Такая вот деликатная стратификация.

В субботу 14 ноября судебный исполнитель вручил Беатриче постановление, которым суд папской курии запрещал ей покидать палаццо Ченчи. Страх окутал ее свинцовой мантией, и, стоя с постановлением в руке, Беатриче уставилась невидящим взором на хорошо знакомые предметы: шарф на спинке стула, край стола, раскрытую книгу - пустота, пустота... Внезапно Беатриче взяла себя в руки, попробовала взбодриться. Она, конечно же, выкрутится - шелудивый пес всегда выкручивался. Ничего нельзя доказать. Никто ничего не видел. Или видел?.. Главное - не паниковать. Олимпио даже дерзнул приехать в господский дворец Петреллы за своей женой. Одному Богу известно, как ему удалось ускользнуть от взгляда Карло Тироне... Или эту угрозу отразило чье-то вмешательство?

Решив встретить предстоящие испытания в одиночку, Беатриче отослала Бернардо к Джакомо, оставила при себе лишь младшего, а как только Олимпио вернулся в Рим, отправила Витторию к Родителям. Олимпио спросил своего брата Пьетро, не мог бы тот спрятать его семью? Брат Пьетро, монах-мирянин, живший у доминиканцев на пьяцце Минерва, велел отвезти Плаутиллу с детьми к их родственнице Чинции, жене свиновода. А Олимпио поселился в Рипетте с Джакомо, которому суд папской курии выдал такое же распоряжение, как и Беатриче, тогда как Лукреции запретили покидать каза Велли.

Хотя Джакомо и сознавал опасность, он не выполнял постановление и продолжал уходить и приходить, когда вздумается. Главное: никто не сможет дать против него показания, а без свидетелей все это дело мало-помалу забуксует. Больше всего он боялся Олимпио и потому решил избавиться от него любой ценой и в кратчайший срок. Джакомо издавна знал Камилло Розати, шпиона, подручного и подставное лицо Марцио Колонны - верткого, словно угорь, наемного авантюриста, способного найти выход из любой ситуации. Они встретились в боковой часовне старой дворцовой церкви Санти-Апостоли, принадлежавшей семье Колонна, и в уголке, где золотыми звездами горели свечи, Джакомо попросил Розати сделать так, чтобы Олимпио уехал из Рима куда подальше. Розати навострил уши, но Джакомо понял, что тот ничего не сделает, пока не услышит вескую причину, а не туманный намек.

—Его подозревают в причастности к смерти дона Франческо.

—Аяяй... Досадно, досадно... Тем более что дон Франческо пал жертвой несчастного случая...

—Инквизитор из Неаполя в этом сомневается.

—А... Тогда понятно.

—Если Олимпио когда-либо потревожат (сам-то я в это не верю, но почем знать), так вот, если его когда-либо потревожат, вполне возможно, что, оказавшись в чрезвычайном положении, он сделает некие... тайные признания...

—Связанные с...

—Перестаньте!

—Я хотел сказать: связанные с несчастным случаем...

—Нет, с некими частными секретами, которые моя сестра опрометчиво ему выдала.

—А... Тогда ясно.

—Ну, вы поняли...

В темноте лишь слабо поблескивали эмалевые глаза. Некоторые слова нельзя было даже произносить вслух.

—Ясно... Что ж, почему бы не увезти его с собой в Ломбардию?

Камилло Розати как раз собирался отправиться туда на первые переговоры касательно государева брака. Во время этой поездки, не исключавшей вражьи козни, он и озаботится судьбой Олимпио Кальветти.

—Пить, - сказал Паоло, ворочая головой на мокрой от пота подушке.

Беатриче поднесла к потрескавшимся от жара губам чашку. Три года назад юноша чуть не умер от малярии, но сейчас, невзирая на мощи святого Викентия, состояние больного резко ухудшилось. Он то сбрасывал одеяла и срывал с себя рубашку, то дрожал в ознобе, и весь остов кровати гремел, будто кастаньеты, заглушая даже молитвы горничных. На сей раз Паоло, видимо, страдал от какого-то другого недуга. Язык и десны почернели, юношу больше не рва-до, но на животе появились синюшные пятна. Беатриче вызывала один за другим пять врачей, не считая аптекаря из гетто, однако никому не удалось помочь ребенку, и теперь он медленно умирал. Беспомощная и безутешная сестра плутала в пустыне. Служанка принесла ей супа и белого хлеба, но Беатриче кусок в горло не лез от горя. Около полуночи Паоло захрипел с присвистом, в страшном напряжении: его грудная клетка превратилась в кузнечные мехи. На рассвете, сипло вскрикнув, мальчик наконец угас. Беатриче поцеловала брата в лоб, накрыла ему лицо и разрыдалась.

В тот же день кошка, доевшая остатки присланного юноше пирога, заползла под кухонный сундук и там околела.

На следующий день весь Рим ликовал: папа возвращался из Феррары, но праздник омрачили тревога и страх, а приветственные возгласы внезапно пресеклись, когда выяснилось, что вода в Тибре поднялась еще на локоть. Стояла слишком теплая для декабря погода, и уже две недели шли непрерывные ливни. Серый Тибр стал темно-бурым, с переливами грязной пены, по течению плыли вырванные стволы, пуки камыша, туши животных. Вода все поднималась и поднималась, а вместе с ней закипал гнев Беатриче. Когда уровень увеличился впятеро, на пьяцце дель Пантеоне вода подступила ко второму этажу. Со старой башни Ченчи Беатриче обозревала грозный пейзаж: потоком унесло перила с моста Святого Ангела, а Палатинский обрушился в реку, усеянную обломками, разорванными понтонами, потонувшими лодками, дрейфующей мебелью и балками.

Половину Рима затопило, проливной дождь не утихал, и над Вечным городом повис призрак голодной смерти. Множество потерпевших укрылись в пассетто [71] замка Святого Ангела, губернатор приказал сбросить им веревочные лестницы. По ночам тишину нарушали только набат, зловещее хлюпанье воды да грохот обрушивавшихся домов. Наконец, на Рождество река стала понемногу отступать, оставляя лужи грязи, груды мусора и падали. Опасаясь подхватить какую-нибудь заразу, папа укрылся в Квиринальском дворце, где воздух был чище. Паводок унес жизни полутора тысяч человек.

71

Укрепленный коридор (ит.).