Херсон Византийский

Просидели в засаде до вечера, но никого не дождались. Ночевать ушли на поляну, рядом с коровами, которые общипали на ней всю траву и начали разбредаться по лесу. Ночью гунны в лесу не нападут. Они днем стараются заходить в него пореже. Но костры на всякий случай не разжигали, опять поев всухомятку. Утром, позавтракав вяленым мясом и водой, разошлись «по номерам». Как ни странно, никто не роптал. Аланы понимали, что лучше встретить гуннов здесь, чем привезти на хвосте к родным юртам. Стадо незаметно не уведешь: его путь отмечен не только следами копыт, но и лепешками.

Наш дозор появился где-то около полудня. Они проскакали мимо засады, не заметив ее. Только когда мы с Гоаром вышагнули из кустов, дозорные остановились и доложили:

– Едут.

Я не стал спрашивать, сколько гуннов? Считать аланы умеют только до десяти, и то не все. Следующей идет цифра «много». Не надо лишний раз пугать людей. Гоар тоже не спросил. Теперь это уже было не важно. Он приказал дозорным скакать на поляну, там оставить лошадей и быстро с двумя стерегущими коней аланами вернуться сюда по лесу, ни в коем случае не выходя на дорогу. Что и было исполнено. Гоар проинструктировал эту четверку, а я расставил по местам. И замерли в ожидании.

Мне почему-то вспомнилось, как охотился на лису в деревне. Она повадилась к моим соседкам таскать кур. Обнаглела в конец. Моя соседка справа, баба Маня, забыла закрыть дверь курятника на запор. Лиса умудрилась открыть дверь и передавить всех кур. Лисьи норы были в овраге в сотне метров от деревни. Я засел у забора, на пути от оврага к курятнику соседки слева, у которой еще осталось несколько кур. Знал, откуда придет лиса, но все равно появилась она неожиданно. Точнее, заметил ее только метрах в тридцати от себя. Матерая, с серой шерстью и темным носом и кончиками ушей. От удивления дернул головой. Лиса заметила движение, остановилась, повела мордой. Наши взгляды встретились. По крайней мере, мне так показалась. Она развернулась и длинными прыжками полетела к оврагу. На третьем прыжке ее догнал мой выстрел. Когда я подошел, лиса была еще жива, хотя ее почти напополам разорвало зарядом волчьей картечи.

Гунны появились так же неожиданно. Сначала я увидел выехавшего из-за поворота всадника, и только потом услышал стук копыт. За ним начали выезжать остальные всадники. Их было больше полусотни. Наверное, посадили на коней всех, кто мог усидеть в седле. В этом месте лес расступался, сперва расширяясь, а затем сужаясь к тому месту, где располагались мы с Гоаром. Слева и справа к дороге примыкали поросшие высокой травой поляны. Дальше местность начинала подниматься, покрываясь кустами, а потом деревьями. За деревьями прятались остальные аланы. Мы как бы полукругом охватывали ту часть поляны, к которой приближались гунны.

На их командире был железный шлем, похожий на половинку яйца, надетый на кожаный подшлемник, более длинный, почти до плеч и кольчуга с висевшей спереди на ремнях железной прямоугольной пластиной, прикрывающей грудь. Она, наверное, спасла бы от стрелы из лука, но не от арбалетного болта, выпущенного с дистанции пятьдесят метров. Я жду, когда гунн приблизится на эту дистанцию, стараясь не смотреть на него. Люди чувствуют чужой взгляд, особенно эмоционально заряженный. Я заметил, что в шестом веке эта способность развита лучше. Эти люди ближе к природе. Гунн проехал намеченный мной ориентир, Я приложил приклад арбалета к плечу, прицелился. Знаю, что отдачи не будет, но все равно по привычке прижимаю приклад очень плотно. Гунн движется почти на меня. Делаю небольшое упреждение вправо, навожу на его правую руку и поднимаю до уровня плечевого сустава. Если всё рассчитал правильно, болт попадет в район сердца. Делаю вдох и между ударами сердца нажимаю курок. Привычно жду грохот и отдачу, но раздается всего лишь негромкий щелчок тетивы. Удар болта о железную пластину и то прозвучал громче. Болт пробил ее и влез в человеческое тело на две трети. Командир гуннов вздрогнул, выронил поводья.

В этот момент стрела Гоара проткнула горло гунна, ехавшего вторым. И еще шестнадцать стрел, по восемь слева и справа, полетели в гуннов. Аланы стреляли быстро и метко. Гунны же пуляли, как мне показалось, наугад. Сперва они сбились в кучу, не зная, что делать. Кому-то из них дошло, что так не достанут врага, и они бросились, прикрываясь щитами, одна часть к правому склону, а другая к левому. Я предупредил аланов, чтобы в таком случае стреляли по дальним, которые к ним спиной, а тех, кто к ним приближается, будут бить в спину с другой стороны. Тут еще лошади гуннов заупрямились, не захотели скакать по кустам. Я вдруг вспомнил, что не кино смотрю, перезарядил арбалет и свалил еще одного гунна, крупного, в теле которого уже торчали две стрелы, но он все еще рвался в бой. Когда зарядил следующий болт, остатки гуннов улепетывали в ту сторону, откуда появились. Я послал болт вдогонку, в спину последнего из убегающих гуннов. Попал, но с коня не сбил. Думал, что потерял этот болт, но мне отдаст его алан, один из пятерки, которых пошлю вслед за гуннами, чтобы проследить, что они будут делать дальше.

А ничего они не делали, только скакали по степи в сторону своего стойбища. Осталось их десятка полтора. Сорок шесть гуннов валялись на лесной дороге и рядом с ней. Кто-то был еще жив, но аланы тут же перерезали им глотки. Сколько злобного торжества было на аланских лицах! Наверное, так же русские добивали монголо-татар на Куликовом поле.

Сбор трофеев и обмен эмоциями продолжался до вечера. Результат превзошел все наилучшие ожидания аланов. Всего двое легкораненых. Стрелять из-за дерева намного метче и безопаснее, чем с лошади. Теперь уже в открытую жгли костры и жарили мясо тяжело раненных и добитых лошадей. Про телят все позабыли, завтра найдем в лучшем случае половину. Значит, не ради них пошли со мной аланы.

Я вызвался дежурить в первую половину ночи. Меня отговаривали, но я шутя прикрикнул. Со мной шутя согласились. Мне, «сове», не в напряг посидеть часов до трех ночи у костра. К утру спать буду хотеть так, что сразу засну и на попоне, постеленной на земле. Я сидел на упавшем сухом дереве, подкидывал прутом в костер недогоревшие головешки и думал о том, чем бы сейчас занимался в двадцать первом веке. По моим прикидкам, стоял бы под погрузкой-выгрузкой в Шанхае. Вечером ко мне пришла бы стивидорша, тридцатиоднолетняя китаянка, разведенная, порядочная женщина: деньги берет не как плату, а как подарок. Судя по тому, кто сколько получал удовольствия, подарок должен был вручаться мне. Но там все равно некуда было девать деньги. Яхта уже имелась.

Слева от меня и немного дальше от костра лежал Гарри, переваривал конину, которой наелся до отвала. И тоже смотрел на огонь. Интересно, о чем он думает? Вспоминает свою собачью жизнь на рынке до встречи со мной?

И Гоару не спалось. Он присел на ствол дерева рядом со мной. Долго молчал, решаясь произнести сокровенное, потом грустно произнес:

– Я мечтал об этом всю жизнь.

Без мечты жизнь теряет смысл.

– Скоро твой род станет таким сильным, что будет жить по обе стороны этого леса, – подсказал ему новую.

– Я не доживу, – с улыбкой ответил Гоар.

Мы потеряли в лесу не меньше двух десятков коров и телят. Аланы спешили домой, поэтому искали их без особого энтузиазма. Я тоже плюнул на них: хватит и тех, что остались. Плюс гуннские лошади, плюс их оружие и доспехи. Одна шестая всего этого моя. И еще доли Скилура и Палака. Они считают себя членами моей семьи, поэтому должен заботиться о них и, следовательно, распоряжаться всем их имуществом по своему усмотрению. Лишь бы у них было по коню, гуннскому луку, мечу и какому-нибудь доспеху. Ну, и, конечно, кормил их. Остатки конины аланы и скифы порезали на полосы примерно сантиметровой толщины и положили под седла. Я читал, что кочевники так делают, чтобы оно стало мягче, а потом едят. Но не сырым, как писали эти псевдоисторики. На привале мясо поджарили на углях, как шашлык. Оно было мягким, сочным, даже вкуснее свежего.

На соляных промыслах нас встретили, как героев. Алена от счастья плакала и всё повторяла: «Мой муж – великий воин!» Ударение на слове «мой». Недовольны были только два пантикапейских гота, которых я отказался взять в набег, потому что остались без добычи. Я пообещал им по жеребцу, если доработают на меня до конца сезона. Как мне сказал Гунимунд, обзавестись конем – мечта каждого охранника. У охраняющих верхом резко повышаются самоуважение и зарплата. Гунимунд потерял своего коня в прошлом году. Поэтому и перешел служить ко мне: с другими купцами пришлось бы сезона три зарабатывать на нового, а я – фартовый, как он понял по шраму на моем животе. Вот уж не думал, что мою болезнь, мое несчастье, кто-то сочтет удачей! Получается, что гот прав: теперь у него сразу два коня и еще добычи на пару. У Гунимунда двое взрослых сыновей, которые теперь смогут наняться в армию кавалеристами. Там жизнь спокойнее, чем охранять купцов.