Херсон Византийский

Ант перехватил мой взгляд и, хитро улыбаясь, сказал:

– Бери ее, красивая девка, – и он показал жестами, для чего она мне пригодится, причем двигал правым указательным пальцем внутрь сжатого кулака не сверху через кольцо большого и указательного левой руки, как делают русские, а снизу, скользя им по ладони.

– Этого мало, – сказал я.

Девушка сразу сникла, будто сказал, что некрасивая.

– Еще того мужика, что с ней, и все меха бобровые, – потребовал я.

Ант собирался возмущенно отказаться, но жена так на него глянула, что он сразу захлопнул рот. Она потянула с арбы рулон материи, а я показал жестом пленнику с мехами положить их на место рулона, а отцу и дочке подойти ко мне.

Девушка опять улыбнулась: все-таки красивая! А ее отец, когда понял, что больше не принадлежит анту, сказал ему заветное русское слово и еще одно, наверное, какое-то прилагательное. Я повторил его и спросил, что оно значит? Отец не понял меня. Ответила его дочка, показав, ухмыльнувшись, на Гарика. Ага, значит, собачий! И тут до меня дошло, что ант слышал оскорбление, но не прореагировал на него. Пленные прореагировали, а он нет. Никак. И это в присутствии женщины! То есть ант и его жена не понимали сакральный смысл русского мата, не славянское и не аланское это слово. А тот, кто матерился, не понимал по-старославянски.

Я спросил у девушки на старославянском, который она немного понимала:

– Из какого вы народа?

– Рось, – ответила она.

– А где жили? – спросил я.

– В лесу на берегу реки, – ответила девушка.

Более точный адрес трудно придумать.

– В каком направлении отсюда? – поинтересовался я.

Она пожала плечами, потом перевела вопрос отцу. Тот посмотрел на солнце и показал на север.

– Долго шли? – спросил я.

Она показала пять пальцев и сказала, что больше. Видимо, считать умеет только до пяти – столько пальцем на одной руке. До того, что рук у нее две, еще не доучилась.

Значит, Полтавская область, или Сумская, или даже Курская. Однако! Они враги пришельцев аланов и славян и, судя по одежде и месту постоянного жительства, беднота, следовательно, коренное население. Да и самоназвание похожее. При этом старославянский им не родной язык, но матерятся чисто по-русски. Ладно, пусть этот вопрос останется историкам, чтобы было из чего выкроить докторскую диссертацию.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Ална, – ответила девушка и, показав на отца, назвала его имя: – Семерий.

Я назвал свои полное и короткое имена и сказал:

– Тебя буду называть Алёна, а его Семён.

Я дал им кувшин купленного утром молока и по лепешке. Отец, откусив солидный шмат лепешки, отпил из кувшина первым, передал его дочери. Она откусила лепешки поменьше, но тоже порядочный кусман, запила, вернула кувшин отцу. Так, передавая кувшин, добили молоко и съели лепешки.

Вернулся Скилур с вязанкой валежника для костра и двумя подстреленными из лука кряквами. Палаку на пастбище скучно, вот он и стреляет их. Сам печет на костре и нам передает. Дичи тут валом. В двадцать первом веке я такое количество видел только в Заполярье, на море Лаптевых, в двух днях хода от порта. Там были стаи по несколько сот уток. Они так отъедались за короткое лето, что не могли взлететь выше трех-четырех метров над водой. Мы стреляли их с моторной лодки, на ходу, целясь не в отдельную птицу, а в их скопление. Два дуплета из трех ружей – и моторка полная. Правда, мясо тех уток сильно воняло рыбой, а эти были очень вкусные.

– Возьми с собой Семена, наберете еще валежника для бани, – приказал я.

– А если он сбежит в лесу? – скиф не любил лес, плохо в нем ориентировался.

– Пусть бежит. Он не раб. Они из моего народа, я выкупил их из плена, – объяснил я.

– Скифы тоже выкупают своих, – торжественно произнес Скилур.

Я показал Семену, чтобы шел со скифом. Я был уверен, что без дочери он не убежит. Не похож на подонка. Алене дал задание общипать и сварить уток. Когда она обработала их, заложила в котелок и повесила на огонь, дал ей рулон льняной ткани, чтобы сшила себе и отцу по новой рубахе. Хватит сиськами светить, вгонять Скилура в желание.

Скиф и рос вернулись примерно через час с двумя охапками валежника, связанными веревками. Он нужен был, чтобы протопить по-черному баню. Система была простая: платишь хозяину щепотку соли – и баня на весь день твоя, только сам топи ее и носи воду. Чем после обеда и занялись Скилур и Семен.

Мы с Аленой мылись первыми. В баню больше двух человек все равно не влезет. Она абсолютно не стыдилась своего тела. Сказывалось незнание христианских забобонов. И с мылом раньше не встречалась. Я сказал, чтобы легла на лавку, намылил ее. Кожа шелковистая, упругая. Сосочки сразу набухли. Когда я провел влажной рукой по клитору, негромко пискнула. Я ввел палец по влагалище. Целка. Смыв с нее мыло теплой водой, опять разложил на лавке, но теперь уже с другой целью. Я умею завести женщину, умею сделать так, что даже боль будет сладка. Как сказала одна из моих любовниц, двадцатитрехлетняя, которая только подо мной нашла дорогу в рай, пятидесятилетние мужчины – самые опасные: они уже всё знают и умеют и еще могут. Алене тоже понравилось. Потом мы с ней окунулись в реке, попарились еще раз и уступили место Семену и Скилуру. Мыло я им не оставил, перебьются. Когда расходились с ними, отец всячески отводил взгляд от дочери. Догадался по ее лицу, что произошло в бане, и теперь отрывал ее от сердца. Она же, одетая в новую льняную рубаху, льнула ко мне, что-то щебеча на родном языке. Баба готова влюбиться в первого, кто обратит на нее внимание. Проблемы начинаются, если с ним неприятно или если он не один запал на нее. Алене понравилось, а выбора у нее не было.

Утром я, вспомнив традицию скандинавов, седлал ей «утренний подарок» – бронзовые сережки, валявшиеся без дела на дне моей сумки. Алена очень обрадовалась, но показала, что ей еще что-то надо, тоже из бронзы. Оказалось, височные кольца, которые здесь носят многие женщины, но не девушки. То есть, знак повышения статуса до жены. И железные ножницы, потому что кроить ножом, как вчера, ей трудно. Кольца она выбирала долго, остановилась на спиральных. Крепились они к бронзовому обручу, которым удерживалось на голове что-то типа косынки. Пришлось купить и обруч и косынку. И то, и другое Алена выбирала чуть меньше, чем кольца. Зато с ножницами определилась быстро. Потом я зашел за своими заказами, расплатился и забрал.

Пока мы ходили, Скилур обменял соль на рулон льняной ткани и два меча. Больше обменивать было нечего. Немного соли я оставил на оплату текущих расходов.

Я сходил к Фритигерну, сказал, что торговать закончил. Буду ждать его на выгоне за городищем. Поскольку цен я не завышал, торговать не мешал, Фритигерн сообщил, что выйдем, скорее всего, послезавтра утром. Предупредит меня заранее.

К моему возвращению Алена успела испытать ножницы – отрезала косу, которая была длинной до задницы. Я хотел сказать ей кое-что по поводу такой дурости, но вспомнил, что в те времена и даже более поздние, вплоть до начала двадцатого века, замужним женщинам коса не полагалась. Скифы привели волов, и мы на кибитке, которой управлял Семен, а я с его дочерью сидел сзади на товаре, переехали на новое место на берегу реки и недалеко от пастбища. Арба с двумя скифами следовала за нами.

Когда перебрались на выгон, скифы пошли пасти волов, Семен – в лес за валежником, Алена – на речку обстирывать личный состав, а я вырезал удилище чуть длиннее своего роста, прикрепил к нему катушку и кольца для продевания лески. Вместо лески у меня была тонкая льняная бечевка длиной метров двадцать пять. К ней привязал остаток медной проволоки вместо поводка, к которому прикрепил самую маленькую блесну. Встал неподалеку от Алены, чтобы присматривать за ней. Местные вряд ли нападут. У них тут законы гостеприимства соблюдаются строго. Но в эту эпоху придурков было не меньше, чем в двадцать первом веке. Алена обмазывала рубахи смесью глины и золы, усиленно и долго терла их, а потом выполаскивали в речке.

Я размахнулся удилищем и отправил блесну в полет. Катушка еще не расходилась, поэтому вертелась плохо. Блесна упала всего метрах в десяти от берега. Я начал наматывать бечеву, чтобы перезакинуть, как вдруг почувствовал удар. Подсек, подтащил к берегу. Окунь. На полкило, не меньше. Я сделал кукан из ветки лозы, насадил на него рыбу, опустил ее в воду. Второй заброс был немного дальше. На этот раз я успел поднять блесну со дна и повести к берегу. Опять резкий удар, подсечка – и на кукане щучка побольше окуня. Рыба брала жадно, не успевал забрасывать. Так увлекся, что не заметил, как подошла Алена.