Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей
Шрифт:
Тем, кто не понимал этого, он время от времени давал небольшие глубоко огорчительные уроки. Иногда они все равно не понимали, даже когда внезапно оказывались вдали от королевского двора и его великолепия…
Эмма с удовольствием вспоминала один из таких уроков в летней резиденции короля в Бошэме на южном побережье страны. Несколько молокососов из высшего дворянства дошли до того, что подсчитали предков со стороны короля Кнута — во время своих генеалогических штудий они решили, что могут проследить род Кнута сверху донизу, или снизу доверху, вплоть до самого Одина.
Кнут рассеянно слушал их, без
— Пойдите в дом и принесите мой трон.
Они отправились, а король и остальные проводили время в поисках ракушек и всего того забавного и интересного, что отлив оставляет на берегу.
Все были изумлены, когда слуги вернулись, волоча на себе огромное кресло. Кнут приказал поставить его на ровном месте у кромки берега, уселся в него и сказал:
— Так, я приказываю волнам у моих ног застыть!
Кое-кто хмыкнул удачной шутке, другие промолчали и стали ждать: а что теперь придумает король?
Подходящая вода вскоре добралась до ног Кнута, как и следовало ожидать. Однако король остался сидеть, а все остальные попятились назад, чтобы не промочить ноги. Когда море добралось до самого сидения, король все еще сидел по колено в воде, и тогда придворные забеспокоились — не говоря уже о дамах. Что им сказать? Как поступить? В конце концов король приказал слугам поднять его и вынести на берег.
Потом он встал с кресла и вылил воду из сапог. И только тогда посмотрел на молчаливую толпу.
— Да, вот сколь велика власть короля Англии… — произнес он.
Эмма не была уверена, что все поняли короля. Кое-кто из присутствовавших рассказывал потом при других королевских дворах об этом случае просто как об одной из странностей короля Кнута.
Как и говорил Торкель, Кнут не был, собственно, воителем. В мужестве ему, правда, не откажешь, но у него не было тяги к боевым подвигам. Войны, которые он затевал, он считал печальной необходимостью. И больше всего стремился к миру и устроенной жизни.
Но, как и следовало ожидать, после бегства Олава Харальдссона, Кнут уже не мог наслаждаться миром. Довольно скоро до Олава дошли разговоры о недовольстве норвежцев своим новым правителем, и, мол, они охотно увидели бы его снова на престоле. Кое-что из этого, возможно, было лишь желаемым. Но Олав все же вновь подался домой со своими дружинниками и другими норвежцами, которых повстречал в Гардарики. По дороге он получил обещание от свояка, сидевшем на шведском троне. То ли он слишком уж поспешил домой в Норвегию, то ли шведская помощь оказалась слабовата, не станем рассуждать.
Во всяком случае получилось так, что в саму битву Олав вступил с недостаточными силами, не успев собрать своих приспешников, ни старых, ни новых. И в прославленной битве под Стиклестадом 29 июня 1030 года его войско было разбито, а он сам убит трендами.
Король Кнут проклял эти некстати возникшие волнения в Норвегии и, собрав всех своих дружинников и суда, отправился туда из Дании.
Порядок и спокойствие должны быть восстановлены! Пришел разъяренный морской владыка, он просто пришел на сушу и драться не желает.
В Норвегии опять было — или стало —
спокойно. Будучи все еще достаточно раздраженным, он приказал своим людям и судам прочесать и предательскую Швецию, которая никогда не вызывала в нем никаких иных чувств, кроме негодования.Конунг Энунд Якоб так и не понял происходящего, пока суда короля не заперли его в заливе у Сигтуны, а дружина Кнута, зайдя с другой стороны, не рассеяла его войска, а потом и разгромила. Энунд Якоб тут же обещал разделить управление Швецией с Кнутом, только бы остаться в живых и сохранить свою честь — хотя бы такой, каковой она оказалась на данный момент.
Кнут поблагодарил за предложение, оставил у Меларен свою дружину и приказал чеканить монеты в Сигтуне со своим именем под титулом «Svearnas konung» — «Король свеев»!
Потом Кнут вновь отплыл домой в Англию к Эмме.
— Теперь, надеюсь, в мое правление будет только мир, — пируя с королевой и своими ярлами, сказал король.
С Эммой Кнут теперь ладил. Ее правление во время его многочисленных отъездов короля вполне устраивало. Правда, возможно, временами она бывала слишком набожна, но через некоторое время это проходило — до следующего приступа.
На этот раз, когда Кнут возвратился из Норвегии, Эмма казалась куда веселей. Ее радость была связана с Кнютте.
В течение всех этих лет она без конца ставила перед Кнутом вопрос: не стоит ли Кнютте побольше времени проводить в Англии?
— Зачем? Он же король Дании, не так ли?
Она, конечно, краснела — от его намека, но больше всего от злости. Ведь королем Дании был Кнут, а Кнютте лишь наследником престола или соправителем, или как там его назвать. Но Кнут за эти годы так часто бывал в Дании, что там ему и не был нужен наместник, кроме Эстрид, которую он все больше и больше ценил.
— Вот уже четвертый год он все время там, — сказала она. — Может быть, уже и достаточно датского воспитания. Он же совсем забудет свой английский, если так будет продолжаться.
— Он успеет возобновить свой английский, — полагал Кнут, — пока нет надобности в спешке. Кстати, с ним его английский учитель. Кнютте так нравится в Дании. Можно навредить ему, забрав его оттуда в переходный возраст.
Что Кнютте действительно чувствовал себя хорошо у Эстрид и среди датчан, Эмма знала, это говорил он сам, и это же она видела, когда гостила там. Но что касается языка, то Кнут противоречил сам себе; не мог же он забыть, какие сам испытывал трудности, когда начал изучать английский так поздно?
Эмма остерегалась слишком жестко ставить этот вопрос о Кнютте. Несмотря ни на что, есть ее «вина» в том, что Кнютте находился в Дании. В отсутствие отца там его чтят как короля — он вряд ли бы испытал это в Англии.
И все же эта мысль так никогда и не оставляла ее. Ее прежнее беспокойство, что Кнютте обойдут и он не получит никакого трона, сейчас сменился боязнью, что он просто потеряет корону Англии. Ведь, как бы то ни было, существует сын Альфивы — и он-то живет в Англии. И в один прекрасный день Эмма разыскала Эдит. Теперь она не так уж часто решалась мешать своей подруге, ведь после смерти матушки Сигрид Конвент избрал Эдит настоятельницей монастыря. К этому своему повышению Эдит относилась со смешанными чувствами.