Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Вы всегда так отвечаете, — вы, викинги, — прошипела Эмма. — Всегда кто-то оказывается более виноватым, чем вы. Надеюсь, вы хоть командуете своими воинами?

— Мы, морские хевдинги, равны между собой, — ответил Торкель, — и несем равную ответственность за все сложные решения.

— Что-то не похоже! Кентербери…

— Кентербери не считался столь уж важным делом в наших глазах, чтобы его судьба решалась совместными усилиями, — прервал он. — Но если бы мы держали совет об этом заранее, то я думаю, что архиепископ не сидел бы там, где он сидит сейчас. Конечно, легко быть умным после того, как дело уже сделано: мы, скорее всего, неверно представляли себе, что значит Кентербери в этой стране.

— Тут не о чем больше спорить, — вмешался Эдмунд. — Должен сказать, что будь я на месте Торкеля, я бы взял в плен архиепископа — и именно за то, что он собой представляет. А также сделал бы все, чтобы захватить Лондон.

Торкель благодарно взглянул на Эдмунда. Иначе ему бы одному пришлось обороняться от этой злобной дикой кошки, чего он не одобрял и к чему вовсе не привык.

Дружина Торкеля скакала впереди и сзади, поблескивая, словно льдом, своими доспехами. Эмма обдумывала слова Эдмунда и наконец решила, что он прав; взбучка за отсутствие любви к английскому «делу» откладывалась. И все-таки она хотела, чтобы последнее слово осталось за ней;

— Я рассчитывала получить ответ о том, кто же несет главную ответственность в датском войске, но я его не услышала. Поэтому я не могу быть уверенной, что твои люди завтра исчезнут из Англии, ибо тогда они, возможно, уже не будут «твоими», и я считаю, что…

Она никак не могла договорить; или, точнее, она поняла, что дальше продолжать этот разговор бессмысленно. Шум пирушки, доносящийся из лагеря, заглушал ее слова; они еще даже не доехали до часовых. Торкель выкрикнул пароль и пришпорил коня. В мгновение ока он был уже далеко впереди. Спутники испуганно спрашивали, что там происходит, и торопливость Торкеля тоже указывала на то, что шум из лагеря необычный и настораживающий.

Выкрики свидетельствовали о том, что датчане трезвостью не отличались. Казалось, будто толпа людей образовалась вокруг некоего центра, и там, в этом центре, один или несколько человек отбивались от окружающих.

Эмма видела, как Торкель прокладывал себе дорогу через толпу, не слезая с коня. Он пробивался, расталкивая людей ножнами, — то справа от коня, то слева. Когда это не помогало, его жеребец вставал на дыбы, работая передними копытами, словно двумя таранами. В просвет, расчищаемый Торкелем, устремлялась его дружина, удерживая проход свободным: их господин мог при надобности снова выйти из кольца.

Эмма и Эдмунд оставались верхом, держась на расстоянии от толпы, и могли хорошо видеть происходящее. Кто-то впереди стоял на возвышении и пытался произнести речь, но слова его тонули в шуме толпы.

— Это же архиепископ, — воскликнула Эмма. И в тот же миг кусок ткани, брошенный ей, заслонил от нее происходящее.

— Накинь на себя этот капюшон, — посоветовал ей Эдмунд и помог ей спрятать лицо. Эмма делала это неохотно, она хотела посмотреть, что же происходит вокруг архиепископа, так что Эдмунду пришлось проявить настойчивость. Он заметил, что этот капюшон бросил Эмме один из людей Торкеля, и понял: женщине находиться здесь вечером опасно, особенно если она — королева Англии. В душе Эдмунд негодовал на себя за то, что не был столь же решителен, как Торкель, и не поскакал напролом через толпу. С другой стороны, он был здесь чем-то вроде «гостя», потенциальный враг, который может легко превратиться в пленника, если его узнают…

Итак, Эмма была достаточно укутана, и капюшон скрывал ее лицо. Сердясь, что ей помешали, Эмма тем не менее поняла, в чем дело: она проворно перекинула одну ногу через спину коня и сидела теперь верхом, как мужчина. Для тех, кто не вглядывался в нее пристально, она вполне могла сойти за монаха.

Отчего возникла перебранка, Эмма так и не поняла. Но она видела, как Торкель пробился к архиепископу и сделал знак, что хочет говорить. Людская масса мгновенно умолкла, так что слова говорящего долетели и до Эммы. Может быть, это потому, что голос Торкеля оказался столь же могучим, как орган в соборе Олд-Минстера?

— Храбрые воины! Весь желаемый выкуп у вас в руках. И у вас нет никакого права задерживать более архиепископа. Он должен быть освобожден и уйдет своей дорогой.

— Нет, он должен заплатить выкуп за себя, — выкрикнул кто-то из задних рядов.

— Да он богат как тролль. Чисто из жадности упирается. Убейте его, если он откажется.

Проговорив это, злобный воин потряс бараньей лопаткой и снова принялся глодать ее, вырвав зубами кусок.

Торкель склонился, чтобы переговорить с архиепископом. Эмма разглядела, что тот стоял на пивной бочке, заменявшей ему кафедру.

Затем Торкель снова поднял руку и провозгласил:

— Архиепископ настаивает на своем: он не заплатит ни шиллинга. Тихо!! Дайте мне сказать: я лично отдам вам все, чем я владею, кроме своего корабля. Эльфеа — мой друг, и я уплачу вам за его жизнь и освобождение, чтобы вы не совершили чего-нибудь хуже прежнего.

— Не хотим твоих денег, хотим богатств христианского священника!

Последующее свершилось столь быстро и внезапно, что ни Эмма, ни Эдмунд не успели опомниться, Несколько человек резко стащили Торкеля с коня, а другие смяли его дружину. Воины оказались в тисках, и кони служили им теперь лишь препятствием. Как и следовало ожидать, архиепископ Эльфеа тотчас исчез с бочки: события развивались непостижимым и ужасающим образом.

Опьяненные люди набросились на архиепископа и принялись избивать его костями, с которых обгладывали мясо.

Одного человека звали Трюм. Он был все еще одет в белую сорочку, так как архиепископ накануне причащал его. Трезвым назвать его было нельзя, но голова у него была яснее других, и он растолкал тех, кто стоял и пинал священника.

— Разве вы не видите, что бедняга скорее мертв, чем жив? — зашумел он и наклонился к епископу. — Ай-яй-яй, как льется кровь… Ты скоро окажешься в раю. Но если тебе не помочь по дороге туда, то ты еще долго промучаешься, вроде тех разбойников на кресте!

Трюм вытащил из-под сорочки короткий железный топорик и ударил им архиепископа в лоб; это был последний, добивающий удар.

* * *

Совершенное преступление оказало на людей отрезвляющее воздействие. Наиболее благоразумные из них заставили безумцев отпустить Торкеля Высокого и проследили, чтобы убийцы были переданы в руки палача. То, что это злодеяние было совершено над священником, выглядело еще более непростительным, а, кроме того, подняли руку и на Торкеля Высокого, который все же считался первейшим предводителем датского войска.

Как только Торкель поднялся на ноги, первая же его мысль была об Эмме. Архиепископу он уже ничем не мог помочь; последнюю услугу оказал ему Трюм.

Никто не знал, где королева. И это было неудивительно; ведь никто толком и не догадывался, что она находилась в лагере, — никто, кроме дружины Торкеля, но у дружинников и без того было чем заняться и чего стыдиться. Скорее всего, Эдмунд вынудил Эмму как можно быстрее вернуться в Лондон. Действительно, он нахлестывал ее коня, того самого, на котором должен был возвращаться в Лондон архиепископ, и они мчались назад.