Хей, Осман!
Шрифт:
Отец никогда не носит дорогое платье, один лишь только плащ красный, султаном Алаэддином Кейкубадом, сыном Кейхюсрева, подаренный. Великим султаном, под рукою его процветал Конийский султанат... Дорогое у отца лишь оружие. Порою мальчик не может глаз оторвать от шлема, тонко золочёного, сверкающего-бликующего... Колчан со стрелами оперёнными, тёмно-красный, разузоренный мелкими цветками голубыми...
Тёмные большие пальцы отца прикрывают выпуклый смуглый лобик мальчика... Щекотно... войлочная шапочка наползает на глаза детские смеющиеся...
Круглое личико ребёнка — милое, волосики ещё светлые, почти русые, после потемнеют. Он сходен с
На шее тонкой мальчика - низка голубых ониксовых бусин - от сглаза, от порчи... Мальчик испытывает странно нежное чувство к этим камешкам на простой толстой нитке; это мать надела ему; он не помнит, когда... Вдруг он примечает взгляд отцов, быстро, исподлобья брошенный на эти голубые камешки... Эта низка простых бусин словно бы единит отца и сына в чувстве затаённом к той, кого они видят редко; к той, с которой не хотят говорить... Но на деле-то любят!..
И если говорят что-то доброе о женщинах, мальчик совсем невольно соотносит слова с обликом матери... Звучит густой, с провизгом, голос кормилицы:
– ...вот неверные напали на становище. Все как один кинулись защищать свои юрты, очаги, детей своих. Женщины выхватывали ножи из ножен и бежали на битву вместе с мужьями, отцами и братьями. Только одна старая, дряхлая старуха не могла бежать вместе со всеми. Она стояла у юрты своей и смотрела с тревогой на битву, вглядывалась. Там её любимый сын бился. Наши одолели неверных, сбросили с коней и гнали. И вот один из преследуемых, раненный, кинулся к юрте, подле которой замерла старуха. Наши побежали по пятам за ним. И что видят? Старуха вскинула руки и не допускает своих родичей в юрту.
– Ты что, мать?
– закричали на неё.
– Ты что? Он сына твоего убил!.. Ты пусти нас, мы убить должны его!..
А она горделиво голову подняла и сказала:
– Этот человек - гость мой!.. [117]
И сердце мальчика ударялось о ребра детские, обмирало обмиранием сладостным, билось радостно... Он чуял без слов: «И моя мать, и моя мать, она бы тоже так!.. Она смелая, она самая смелая и благородная!..»
Мальчишки растут, балуются, узнают свойства тела своего... На берегу одного ручья - кенаре аб - нужник. Здесь разглядывают концы друг у дружки, маленькие ещё кончики; теребят, мнут - абе алу герефтан; малую нужду справляют друг у дружки на глазах - кто дальше... Говорят друг дружке скверные плохие слова; друг за дружкой гоняются, колотят, вскрикивают сердито и смеются тотчас... Меряются концами - у кого длиннее... Осман маленький знает чужое слово «кир» — конец... Чужое слово, не тюркское; стало быть, плохое!..
117
...гость мой!..– В разных вариантах эта легенда бытует у многих кочевых народов.
– Кир! Кир! Кир!..
– выкрикивает Осман...
За ним бегут; ударяют, хлопают с размаха по спине... Вдруг жёсткие железные руки отца, будто кузнечными горячими клещами, хватают Османа... Он замирает, как птица маленькая, схваченная пальцами человечьими...
– Прочь!
– гонит отец мальчишек.
–
Они разбегаются молча и поспешно. Вдруг они вспоминают, что ведь отец Османа - вождь Эртугрул, а Осман ведь - сын Эртугрула!..
– Ты совсем забыл, кто твой отец!
– произносит отец горько, но голосом спокойным.
– ...не забыл.
– Осман почти шепчет.
Глаза отцовы глубокие и чёрные приближаются к самому лицу мальчика...
– Забыл мой сын о том, что все мы - люди правой веры! А что повелевает наша святая книга Коран о скверных дурных словах?
– Нельзя их произносить, - шепчет мальчик.
– Плохо я слышу твой голос! Или на тебя болезнь хрипоты напала?
Мальчику худо, но ведь сам виноват, знает...
– Я здоров, - говорит громче.
– Я знаю, по законам правой веры нашей нельзя говорить плохие слова...
– А вы здесь только и делаете, что говорите! Это всё персидские слова...
– Чужие слова всегда плохие!
– вдруг быстро выговорил, почуяв, что отец смягчается.
– Кто сказал тебе?
– Старухи говорят!
– Старухи и прочие женщины всю свою жизнь - на становищах. А мужчина - воин, полководец; мужчина правит посольства к правителям иных многих стран...
– И к неверным?
– И к неверным! А персы - люди правой веры...
– Чужие, даже если и правой веры, всё равно чужие...
– проговорил колебливо.
– Ты и персов-то никогда не видел!..
– Их никто не видел!
– Мальчик супился.
– Стало быть, когда-то кто-то видел, слова-то знаете!
– Большие тоже говорят эти слова! Большие видели многих чужих, даже неверных... И все слова чужих - плохие!.. От своих отцов все мальчишки слышали...
– И ты от меня слышал?
– Нет...
– смутился, опустил голову, шершаво обритую, косичка мотнулась.
– Видишь, как!.. Тебе отец, стало быть, - не указ?
– Ты - вождь, набольший...
– Разве не следует тебе вести себя, как подобает сыну вождя? Вырастешь - и сам сделаешься вождём, тебя изберёт наш род...
– Не!
– Не хочешь?..
Мальчик не говорит в ответ ни слова. Отец берет его за руку и ведёт в свою юрту. Теперь оба молчат. Прежде мальчик бывал в отцовой юрте два, быть может, три раза... Отец велит ему сесть на простую кожаную подушку... Мальчик не решается вертеть головой, но глаза его смотрят внимательно...
– Садись!
– И отец и сам садится лицом к сыну.
– Хорошо у меня?
– Да...
– А что тебе по душе более всего в этом жилище? Видишь, хорошие ковры постланы...
– Отец явно испытывает его, голос отца нарочитый. Но мальчик понимает. Радуется маленький Осман, стараясь не показать своей радости; а радует его то, что возможно ему отвечать с искренностью на многие вопросы отца...
– Ковры и у женщин постланы!
– Верно!
– Чёрные глаза отца, глубокие, продолговатые, вспыхивают улыбкой краткой.
– У тебя оружие хорошее, самое хорошее на становище; вот что мне по душе!
– Верно отвечаешь! А вождём, стало быть, не хочешь сделаться?..
Мальчик ничего не успевает сказать в ответ. Полог приподымается и входит его дядя Тундар, младший брат его отца; мальчик играет с сыновьями дяди Тундара и многое узнал от них... Тундар лёгкими шагами - ведь успел разуться, а маленький Осман и не заметил!
– и лёгкими шагами подходит к брату старшему, к вождю Эртугрулу Тундар и слегка пригнувшись, будто для прыжка, целует ему руку...