Хей, Осман!

Василис замолчал.

Осман, взбудораженный его рассказом, чувствовал смятение мыслей, и, сам того не замечая, катал перед собой по белой скатерти маленькую тёмно-зелёную оливку...

«О, Аллах!
– думалось Осману.
– Сколько бедствий принесло этому человеку море! Почему же он продолжает любить море? Почему он думает, что море - самое чудесное, что есть на свете? А благочестие этого человека, его устремление к Богу трогает мою душу... Пусть вера его - неверная вера, но он благороден и благочестив!.. И если бы я потерял любимую... Существуют ли у правоверных обители, подобные обителям неверных?.. Надо спросить об этом отца!.. Если бы у меня была любимая!..»

Осман и сам не знал теперь, чего ему желается, хочется более, чтобы у него была любимая, милая его сердцу, или же - уйти от мира, спасаться в молитве...

Настоятель и монахи также сидели в молчании. Так прошло недолгое время. Растворилась большая дверь двустворчатая, распахнулись её створки. В залу вошли повар монастырский и его помощник. На двух подносах широких несли они миски с едой. Они поставили эти миски перед сидящими. Миски исходили паром. Затем помощник повара принёс маленькие сосудики с перцем, солью и уксусом. Эти сосудики были из серебра. А ложки были не деревянные, а также серебряные... И повар поставил серебряную миску с ломтями белого хлеба. Ещё никогда не видел Осман такого белого хлеба!..

Настоятель первым отведал кушанье. Он увидел, что Василис не прикасается к ложке, и приказал ему:

–  Ешь, Василис! Сегодня ты повторил то, что некогда рассказывал мне. Должно быть, в нашем госте есть нечто располагающее; нечто такое ты почувствовал в его душе, что побудило тебя открыться ему. Но помни, Василис, о своём монашестве! Ты ушёл от мира и не должно мирское прошлое твоё повергать тебя в подобное волнение. Потому возьми ложку и ешь. Твой духовный отец приказывает тебе!..

Эти слова отца Николаоса остались, разумеется, непере- ведёнными. Но Осман легко догадался, что эти слова могут значить. Василис же с покорностью взял ложку, набрал в неё жидкое кушанье, поднёс ко рту и покорно проглотил... Но пальцы его, удерживавшие черенок ложки, и губы его дрожали...

Осман также решился отведать. После внезапных откровений Василиса Осману не очень хотелось есть. Но вот он вдохнул вкусный пар... Вдохнул раз... и невольно и другой раз... И уже нарочно и третий раз... И почуял, как сильно проголодался!..

Варево было вкусное, должно быть. В наваре плавали какие-то продолговатые плоды. Осман попробовал. Плоды были мясистые и по вкусу своему не похожи ни на одно кушанье, какое приходилось Осману вкушать до этого дня. Вернее, до этого позднего вечера!..

Вскоре он уже уплетал ложку за ложкой... А насытившись, невольно посмотрел на гостеприимного хозяина таким взглядом, что отец Николаос тотчас велел Костандису принести ещё варева, что тот и поспешил исполнить. И Осман с удовольствием осушил ещё одну миску... Ему было хорошо!..

–  Что это за кушанье?
– полюбопытствовал он, утёршись белым платком.
– Я никогда ещё не пробовал ничего подобного. Это необыкновенно вкусно! Что же это?..

–  Я приказал нашему повару приготовить в твою честь самое почётное наше кушанье!
– с важностью отвечал отец Николаос.
– Этим кушаньем положено угощать самых почётных, знатных и великих монастырских гостей. Самого императора Теодора Ласкариса я угощал этим кушаньем, когда он посетил наш монастырь. Это кушанье - похлёбка из петушьих яичек! Только в нескольких монастырях умеют готовить это вкуснейшее кушанье, как положено. И наш монастырь - в их числе. А на твоём лице я вижу печать грядущего величия. Потому я и приказал угостить тебя именно этим кушаньем... [191]

191

...этим кушаньем...– Приготовленные различным образом поросячьи и петушьи яички являются одним из деликатесов балканской кухни; об этом писали и пишут многие балканские писатели — от Никоса Казандзакиса до Георги Мишева.

Осман не знал, что отвечать. Он не знал, насколько чисто подобное кушанье, насколько оно не запретно правоверному... А между тем настоятель продолжил:

–  Наша вера не запрещает нам пить вино. Однако я нарочно не велел подавать вино к сегодняшней нашей поздней трапезе. Ведь я знаю, что ваша вера не дозволяет вина! Но тебя, должно быть, томит жажда после острых и пряных кушаний, да и сотрапезники твои, и я сам, мы хотим пить. Поэтому потрудись ещё для нас, Костандис! Ступай и принеси чистую родниковую воду в кувшине, и не позабудь обливные чаши для питья!..

Костандис поспешил исполнить приказание и скоро принёс воду в кувшине и чаши. Вода оказалась необычайно чистой и вкусной. Осман выпил одну чашу, наполненную Костандисом доверху, затем Костандис наполнил его чашу во второй раз...

Осман поднялся со своего места и отодвинул кресло. С непривычки он сделал это до того неловко, что кресло опрокинулось и упало на пол с грохотом. Осман взглянул на своих сотрапезников, приподнял руки, словно бы прося прощения за свою неловкость, и засмеялся. Тогда и они засмеялись...

И Осман собственными руками поднял тяжёлое кресло и водрузил на положенное место. Костандис хотел было опередить гостя, но не успел.

Осман приблизился к настоятелю и сказал так:

–  Я благодарю тебя, почтенный отец! Ты и твои люди тронули моё сердце своей добротой, своей внимательностью ко мне, иноверному гостю вашему... Благодарю вас!
– И Осман приложил ладони к груди и наклонил голову... Затем продолжил свою речь: — Я хочу знать твою веру, почтенный отец! Я живу на этой земле и потому хочу знать, какие веры возможно исповедовать здесь! Покажи мне ваш храм, его убранство. Расскажи о ваших обрядах. Но я человек простой, неучёный; и ты расскажи мне попросту!

Отец Николаос поднялся со своего места за столом, и вслед за ним поднялись Костандис и Василис.

–  Мне приятно твоё любопытство, — сказал Осману настоятель.
– Я прикажу открыть церковь монастырскую и сам покажу тебе всё и расскажу!
– И он приказал Костандису пойти вперёд и передал ему связку ключей, которую носил прикреплённой к поясу кожаному в особой кожаной кисе поверх своего одеяния.

Отец Николаос, Осман и Василис направились в церковь. Василис шёл впереди. Вечер был совсем поздний, чернотой опускалась ночь, тёплая... Василис освещал дорогу большим железным фонарём-светильником...

Храм был уже приготовлен, двери распахнуты. Костандис остановился у дверей.

Настоятель, Осман и Василис вступили в храм. Осман вдруг понял в волнении, что впервые обретается в храме, и храм этот — не храм правоверных!..

«Это знамение!
– думалось взволнованно и тревожно.
– Это судьба!
– Осман вспомнил речи Эртугрула о времени… - Мои потомки будут владычествовать на этих землях, в этих краях!
– родилась невольная мысль. — В нашей руке найдут себе покровительство все веры этих мест, и многие- многие годы не будет вражды меж верами в единой великой державе!..» [192]

192

...великой державе!..– Действительно, Османская империя являлась многонациональным и многоконфессиональным государством, обеспечивавшим худо-бедно мирное сосуществование людей самых различных общностей.