Хищники с Уолл-стрит

– И чего ты хочешь?

В моем голосе не было ни намека на капитуляцию. Я все еще собирал факты, хотя один из результатов очевиден. Если Гершон устроит банковское поручение на 20 миллионов долларов, Попрыгунчика Джей-Джея как клиента я потеряю. СКК передаст обслуживание леди Золотой Рыбке.

Чувствуя свое преимущество, Пэтти начала излагать свои требования.

– Одноразовое вознаграждение за реферала от банкинга не пойдет, – заявила она. – Сколько это, полмиллиона? Мелочь пузатая. Я хочу шестьдесят процентов от всей премии за управление активами Джей-Джея.

– Хер тебе.

– Хер мне? – рассмеялась она. – Нет. Хер тебе, О’Рурк. Двадцатимиллионная банковская премия означает, что условия дележа диктую я. Сомневаюсь, что ты заслуживаешь хоть на грош свыше тридцати процентов. Но ты мне нравишься, О’Рурк. И меня как-то тянет на благотворительность.

– Давай посмотрим, что скажет Курц, – пошел я на блеф.

– Да сколько угодно! – не спасовала Пэтти. – Он уже пускает слюни по поводу бонуса в этом году. Если наш отдел запишет на свой счет двадцатимиллионое банковское поручение, босс будет в шоколаде.

Рукопашная пошла всерьез. Чувство у меня было такое, будто лицо мое размазано по хромированной радиаторной решетке «Мак-Трака». Но Пэтти, мать троих детей, отнюдь не 18-колесник. Она обставила, обскакала, обыграла меня в схватке за верховенство в департаменте. Я и не знал, что сказать.

Наконец Пэтти прервала молчание:

– Гроув, ты бледен, как смерть. Как ты себя чувствуешь? – неискренне поинтересовалась она.

– Jestem udupiony, – пробормотал я, вспомнив слова Джей-Джея, когда он лишился секретарши.

– Это ты к месту, – заметила она. – Вот только произношение отстойное.

– Нам нужно сделать так, как лучше для фирмы, – наконец сказал я. Больше мне сказать было нечего. Гершон перескажет Курцу все до слова.

– Я знала, что ты поймешь мою точку зрения, – позлорадствовала Пэтти.

– Мне нужно подумать.

– О чем? – не уступала она.

– Я сегодня говорил с Джей-Джеем. Он не хочет разговаривать ни о чем до следующей недели. В весьма недвусмысленных выражениях.

– Не играй со мной, О’Рурк. Никаких разговоров с ним у меня за спиной. – Как и всякий фондовый брокер, Пэтти знает единственный способ выигрывать все территориальные войны. Перетяни клиента на свою сторону.

– И в мыслях не было, Пэтти.

Пора на исповедь.

– И не вздумай профукать премию в двадцать миллионов долларов, – добавила она.

– Дай срок до после обеда в понедельник. Я попрошу Джей-Джея встретиться с банкингом.

– Я ему позвоню, – вскинулась она.

– Скверная идея, – возразил я. – Будет куда разумнее, если встречу организую я. Джей-Джей будет недоумевать, с чего это звонишь ты.

– Позволь беспокоиться об этом мне, – отрезала Пэтти. – Я не хочу, чтобы эта сделка ускользнула у нас из рук.

– Я тоже.

– И еще одно, О’Рурк.

– Что еще?

– Держись подальше от этих сайтов. Я не хочу, чтобы моего нового партнера вытурили за просмотр порнухи в офисе.

Глава 28

Назавтра утром я лег на дно, отложив политические происки Пэтти на потом, понимая, что наша схватка далека от завершения, и вернулся к повседневной работе, больше не думая о трех акулах, драгоценностях Сэм или «Келемен Груп». Все мое внимание поглотили рынки. Радио Рей, заправляющий отделом высокодоходных облигаций, исполнял коллы, выскребая остатки из чашки Петри своей команды. Пустив в ход новояз трейдеров облигаций, он предлагал:

– Пять миллионов огаев пять семь восьмых до сорок седьмого по шесть.

Перевод: можно купить облигации у эмитента из Огайо. Каждый год облигации приносят 58,75 доллара – упомянутые Радио Реем «5 7/8». Учитывая рыночные условия, покупатель может приобрести эти облигации дешевле их лицевой рыночной стоимости в 1 тысячу долларов и зарабатывать шесть процентов в год вплоть до 2047 года. Обычный бизнес.

– Слишком долго. Мне нужно что-нибудь такое, что дозреет, пока мы все еще живы.

– Мне нравится «Флорида Дерт Пантер Крик» пять одна восьмая до тринадцатого по шесть пятьдесят.

– Уже лучше. Три миллиона мне пригодятся.

– По рукам.

Следующие 45 минут я консультировал клиентов. Тогда-то и позвонила Лайла Приоло.

– Как дела? – спросила она.

– Шикарно, – ответил я, не выходя из роли топ-продюсера, хоть мы с Лайлой и дружили еще с колледжа.

Мгновение поколебавшись, она шепнула, подпустив в голос всю сладкую патоку солнечного юга:

– Да хватит тебе, Гроув.

– В каком это смысле?

– Что-то тебя гложет. Я же вижу.

Лайла была права. Эвелин всегда говорила, что я для ее третьей соседки по комнате как открытая книга. Может, дело в наших общих южных корнях.

– Я вчера кое-что узнал о Чарли и толком не знаю, как сказать об этом Сэм.

– А ты скажи мне.

– Дело непростое.

– Сэм мне не чужая, – не уступала она. – Мы спали вместе три года.

– Ну-ну! – До меня шутка дошла. Лайла имела в виду общую комнату в Уэллсли, а вовсе не общую постель. В сетевых предпочтениях Чарли ничего забавного нет. Но я понимал, что с подсказки Лайлы могу подобрать подходящие слова для Сэм. И рискнул: – Неудобно как-то.

– Неудобно? – с насмешкой бросила она. – Тебе ли знать, что такое неудобно!

* * *

Лайла Приоло приобрела самую печальную известность из всех женщин, когда-либо ступавших на Гарвард-сквайр. И эту славу ей принесли 15 секунд позора. Иначе бы ее в Гарварде никто и не знал. Кембридж она навещала редко. Имя ее было известно очень немногим. И почти никто в Гарварде не мог узнать ее с первого взгляда. Весь свой досуг Лайла проводила в Йеле с этим кретином Херли.

Однако слава о ней разлетелась практически по всем факультетам. О ней знали будущие капитаны индустрии Гарвардской школы бизнеса. Как и мастаки юриспруденции из Гарвардской школы права. Политологи мужеска полу из Института госуправления имени Кеннеди судачили о Лайле, прогуливаясь по обсаженным плющом дворикам и толкаясь среди других амбициозных дипломатов. Креативные личности из Школы архитектуры, которым еще только предстояло творить городской облик следующего поколения, находили художественное вдохновение в знойной урбанистической легенде, преследовавшей ее повсеместно.

Известность в Гарварде началась с биологии на втором курсе в Уэллсли. Во время одной злополучной лекции профессорша бесстрастно описывала состав мужского эякулята. Эту тему, способную повеселить аудиторию, битком набитую девушками, она обратила в марафон мутотени. И нудила, и нудила – «сперма» тут, «сперма» там, «сперма» повсеместно. Скучной подачей и флегматичной монотонностью профессор умудрилась навеять зевоту, а не любопытство.

В какой-то момент она уныло заявила:

– Свыше семидесяти пяти процентов спермы составляет фруктоза.