Хищные птицы

По лицу Тата Матьяса было видно, сколь горьки для него воспоминания о кошмарных событиях филиппино-американской войны, очень многое из того, что происходило тогда, с поразительным сходством повторялось на Филиппинах сейчас.

— Вот почему, Мандо, я не вернулся в город, а предпочел жить отшельником в горах Сьерра-Мадре, — объяснил Тата Матьяс. — История оказалась сильнее меня. Но ты…

— Но ведь я такой же, как вы.

— Нет, Мандо. Ты молод, и перед тобой открыт широкий путь. Ты мог бы спасти жизнь многим обездоленным и облегчить участь страдающих. Ты можешь стать надеждой и опорой в новой жизни. Вы, молодые…

— Кого из наших героев вы считаете для себя образцом, Тата Матьяс? — поинтересовался вдруг Мандо. — Рисаля или Бонифасио? Я думаю, что Рисаля, потому что…

Старик прервал партизана.

— Каждый из них может служить примером: и Рисаль с Бонифасио, и Бургос [15] , и Пларидель [16] , и Мабини, и Хасинто [17] , и Люна [18] , и даже Агинальдо. Каждый был по-своему велик, и все они служили матери-Родине, Однако, на мой взгляд, Рисаль, Бонифасио и Мабини составляют треугольник и являются главными героями пантеона филиппинской славы. Рисаль признан духовным наставником филиппинцев; Бонифасио олицетворяет силу и мужество, благодаря которым мы смогли разорвать цепи, освободить страну от иностранного владычества и добиться ее независимости; Мабини считался разумом нации, он заложил основы первой республики и доказал, что филиппинский лидер может оказаться непревзойденным по таланту и любви к родине. Редким героизмом отличались также Пларидель и Хасинто, но то же самое можно сказать и о Рисале с Бонифасио.

15

Хосе Мария Бургос (1837–1872) — один из наиболее популярных лидеров движения за секуляризацию приходов, профессор теологии в Университете св. Фомы в Маниле, казненный (гарротированный) испанскими колониальными властями после восстания в Кавите.

16

Пларидель — один из наиболее известных псевдонимов Марсело дель Пилара (1850–1896), основавшего в 1882 году первую ежедневную газету на тагальском языке, политического лидера филиппинской эмиграции в Испании, публициста и писателя.

17

Эмилио Хасинто (1875–1898) — член руководства и идеолог тайной революционной организации Катипунан, близкий друг и соратник Андреса Бонифасио, редактор газеты «Калайаан» («Свобода»), активный участник революции 1896–1898 годов.

18

Антонио Люна (1866–1898) — один из руководителей филиппинской эмиграции в Мадриде, видный деятель национального движения и руководитель революции 1896–1898 годов, соратник А. Бонифасио и А. Мабини. Как и Бонифасио, злодейски убит в 1898 году ставленниками лидера правых Э. Агинальдо.

— Следовательно, — начал было юноша, но Тата Матьяс сделал ему знак, предупреждая, что еще не закончил мысль.

— Однако величие героя само по себе не следует возводить в абсолют, — продолжал старик. — Я еще раз повторю то, что уже говорил тебе: многое в судьбе человека зависит от обстоятельств. Вот, например, предательское убийство Бонифасио и клевета, которую потом распространяли о нем, лишили его части причитавшейся ему по праву славы. С другой стороны, если бы Пларидель вернулся на Филиппины, как он и намеревался поступить, прежде чем началась революция, и возглавил бы революционное движение, он, вероятно, сегодня считался бы главным героем нации. Но, к сожалению, он умер от туберкулеза в Барселоне. Ну а Рисаль? Он знал, что близится час восстания, потому что Бонифасио послал к нему в Дапитан [19] доктора Валенсуэлу с предложением возглавить восставших. Однако он отверг это предложение. И чтобы доказать Испании, что не имеет никакого отношения к Катипунану [20] , Рисаль попросился на Кубу в качестве хирурга в испанские войска, подавлявшие кубинскую революцию. Ведь именно на пути в Гавану он был арестован и возвращен в Манилу. Святые отцы и испанские чиновники не могли простить ему выпадов против них, которыми изобилуют романы «Не прикасайся ко мне» и «Флибустьеры». Они страшились и ненавидели интеллектуалов. Надеялись, что им удастся сокрушить борцов Катипунана, однако идеи Рисаля получили широкое распространение не только на Филиппинах, но и в самой Испании и по всей Европе. Если бы его не расстреляли на Багумбаянском поле в Маниле и он не обрел бы ореол мученика, то он наверняка занял бы подобающее ему место среди таких ученых филиппинцев, как Тринидад Пардо-де-Тавера [21] , Фернандо Канон [22] и другие. А теперь возьмем генерала Агинальдо. Если бы он погиб в Паланане и не был захвачен в плен генералом Фанстоном, то превзошел бы славой своей и Рисаля и Бонифасио, и страна с готовностью забыла бы, как он расправился с верховным руководителем Катипунана — Андресом Бонифасио и с генералом Антонио Люной. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе о величии и падении Макарио Сакая.

19

Дапитан — городок на острове Минданао, где Х. Рисаль отбывал ссылку в 1892–1896 годах.

20

Катипунан — первая революционная организация филиппинцев, созданная в 1896 году.

21

Тринидад Э. Пардо-де-Тавера (1829–1925) — богатый манильский адвокат, участник предреволюционного движения начала 80-х годов за реформы, политический деятель либерального толка, известный ученый — историк и филолог. После американской интервенции занял капитулянтскую позицию, одним из первых став сотрудничать с колониальной администрацией.

22

Фернандо Канон (1860–1935) — филиппинский испаноязычный поэт, друг Х. Рисаля и страстный пропагандист его творчества, участник революции 1896–1898 годов; по профессии — врач.

Слушая рассказ Тата Матьяса, Мандо как бы заново перечитывал историю страны, ставшую еще ярче и понятнее благодаря пояснениям старика. И он не переставал восхищаться этим одиноким, старым человеком, который, живя отшельником в горах, сумел не утратить горячий интерес ко всему происходящему и сохранить веру в счастливое будущее своей страны. Именно таким представлял себе Мандо будущего гражданина Филиппин.

— Дни мои сочтены, сынок. — Тата Матьяс взял руку юноши и ощупал твердые, как сталь, мышцы. — Да, я уже стар, а ты молод и горяч. Придет время, и тебя узнает вся страна. Признаюсь: ты был прав в своих догадках. То, о чем я мечтал когда-то, осуществишь ты, но мне уже не доведется этого увидеть. Не с каждым я стал бы делиться своими сокровенными мыслями, но тебе я доверяю. Думаю, что не наше, а именно твое поколение имел в виду святой отец.

— А что, по вашему мнению, мне предстоит сделать? — спросил Мандо, пристально глядя на старика. И по выражению его лица нетрудно было понять, что происходило в душе старого патриота.

— Я тебе уже говорил, что бы я сделал, — Тата Матьяс доверчиво глядел на Мандо, — если бы мне было столько же лет, сколько тебе.

— Вы имеете в виду сокровища Симоуна? — сказал Мандо, угадывая ход мыслей собеседника.

— Вот именно, — подтвердил старик.

Осторожно ступая, чтобы не разбудить Мартина и Карьо, Тата Матьяс подошел к сундуку, открыл его и снова достал «Флибустьеров» из плетеной коробки. Потом так же осторожно он вернулся на прежнее место и, прислонившись к притолоке, стал сосредоточенно отыскивать нужную страницу в конце книги, а найдя ее, сказал:

— В последний раз, когда ты был здесь, помнишь, мы перечитывали место, где рассказывается, кто такой Симоун, о чем он мечтал и почему его мечтам не суждено было осуществиться. А сейчас прочитай о том, как он умер и как падре Флорентино бросил его сундучок с драгоценностями в море.

Мандо взял книгу и принялся читать. Тата Матьяс слушал его.

— «Больной мертв. — Отец Флорентино преклонил колена и начал молиться.

Когда он поднялся и подошел к постели, его поразило выражение глубокой скорби, застывшее на лице покойника; казалось, он уносил с собой в могилу тяжкое сознание бесцельно прожитой жизни. Старый священник вздрогнул и пробормотал:

— Да смилуется господь бог над теми, кто толкнул тебя на ложный путь!»

Мандо остановился, но Тата Матьяс сделал ему знак продолжать.

— «Пока собравшиеся по его зову слуги на коленях молились за упокой души усопшего и, с равнодушным любопытством глядя на постель, несчетно повторяли: „Реквием, реквием“, — отец Флорентино достал из шкафа стальной сундучок с легендарными сокровищами Симоуна. После недолгого колебания он решительно вышел из дому и направился к скале. К той самой, на которой любил сидеть Ибарра-Симоун, вглядываясь в морскую глубь».

Мандо перевел дыхание, прежде чем продолжать. Карьо заворочался, но не проснулся. Мартин громко храпел. Тата Матьяс внимательно смотрел на читающего юношу.

— «Отец Флорентино взглянул вниз. Темные волны с громким рокотом ударялись о выступы скалы, в лунном сиянии пена и брызги сверкали, как искры огня, как пригоршни алмазов, подбрасываемых в воздух демоном морских пучин. Священник окинул взором окрестности. Вокруг не было ни души. Пустынный берег терялся вдали, сливаясь с небом в туманной мгле, пронизанной неверным светом луны. Из рощи доносился тихий шелест листьев. Напрягши свои еще крепкие руки, старик поднял вверх сундучок и швырнул его в волны. Замелькали, тускло отсвечивая, стальные грани, фонтаном взметнулись брызги, раздался глухой всплеск, и воды сомкнулись, поглотив сокровища. Отец Флорентино подождал минуту, как бы надеясь, что пучина извергнет добычу обратно, но волны, катились все так же равномерно, бег их не нарушался, будто в океан бросили крохотный камешек».

Тата Матьяс глухо кашлянул, а Мандо перевернул последнюю страницу:

— «Пусть же хранит тебя природа среди кораллов и жемчугов на дне морском! — торжественно произнес священник, простирая руки. — Когда ты понадобишься людям для святой цели, господь сумеет извлечь тебя из бездны вод… А до той поры ты не будешь чинить зла, не будешь сеять неправду и разжигать алчность!..»

Была уже глубокая ночь, когда Тата Матьяс и Мандо закончили беседу, а утром три партизана распрощались со старым отшельником.

Глава третья

Покинув хижину Тата Матьяса, трое путников направились к главному партизанскому штабу в Инфанте. Кратчайший путь туда пролегал через Сампитан. Однако после того, что там произошло днем раньше, возвратиться туда было бы равносильно самоубийству.

Мандо предложил добираться до Инфанты окольным путем, через провинции Лагуна или Рисаль. Правда, была еще дорога через Булакан, но это слишком далеко — пришлось бы делать огромный крюк. В Лагуне же, если только им удастся достигнуть Лонгоса или Санта-Марии, они окажутся вне опасности среди лесной холмистой местности. Кроме того, многочисленные тропки, проложенные партизанами и местными жителями, не дадут им заблудиться.