Хитрая затея
Шрифт:
Но раз так, то все, так или иначе вовлечённые в дело, тоже должны лгать — кто не лгал, тому в такой компании делать было бы нечего. Впрочем, тот же Данилевич вполне имел право претендовать на сомнительной гордости звание лжеца — для чего-то же он пытался под вымышленным именем узнать цены на некий антиквариат. Но куда в таком случае девать баронессу фон Альштетт? Если она каким-то боком имеет отношение ко всему этому, тоже должна отличаться изрядною лживостью, но пока что на сей счёт ничего не ясно. Мысленно я отпустил в адрес баронессы несколько не самых приличных слов — уж очень подозрительным было всё с ней связанное, и слишком уж легко и просто от неё те подозрения отскакивали, что само по себе тоже смотрелось подозрительно.
Ну в самом-то деле — какая из неё была бы удобная подозреваемая в отравлении Ташлиной! Знакомая жертвы и любовница её мужа — ну как, как, скажите, такую не заподозрить?! И потому известие о том, что Маргариту
А служебные дела господина Ташлина? Ну хорошо, тут пока ничего определённого утверждать нельзя, следует подождать, пока закончит работать Палата государева надзора, но вот что хотите думайте, а я почти уверен, что воровство там отыщется. К месту вспомнились показания Дударевой о ценностях и древностях, которые Ташлин приносил домой, так что не могло с таким, как Ташлин, там без воровства обойтись, никак не могло. А где воровство, там снова ложь, столь характерная для всего дела, каковым нам с Иваном Адамовичем приходится заниматься. И как через это нагромождение лжи пробираться, одному Богу известно. Впрочем, как там отец Диомид говорил? Нечестиво возлагать на Бога то, что может сделать губной сыск? Что ж, раз нечестиво, то и не будем. Придётся самим разгребать…
С Крамницем мы решили, что допрашивать Ташлина он будет без меня — не следует пока приказному советнику знать, что к розыску по делу его жены я тоже прямое отношение имею, а уж начальству его того знать не следует тем более. Вот Иван Адамович и допросил Ташлина сам, а сейчас дал мне читать допросный лист.
Как сам Крамниц и предсказывал, Ташлин сказал, что убийство взял на себя, чтобы скрыть наличие у его супруги любовника. Ещё он утверждал, что кто этот любовник, так до сих пор и не знает — жена, мол, не призналась, уж как он её ни спрашивал. Не особо, честно сказать, верилось, но да оно пока не так и важно. Сокрытие знакомства своего с убитым Черновым Ташлин объяснял нежеланием портить отношения с антикварами и собирателями Ярославля, у которых он часто покупал древности, но особенно напирал на то, что раз Чернов забрался к нему в дом тайком, то явно же имел умысел совершить кражу, так что по заслугам и получил, пусть и не от самого хозяина дома. Вот тут Крамниц и принялся на Ташлина нажимать. Сначала он как бы мимоходом поинтересовался, на что бы такое мог антиквар и собиратель в доме позариться, если древности господин приказной советник покупает для казны. Ташлин ответил, что некоторые вещи он покупает лично для себя, мол, имея тесное общение с собирателями, и сам от них заразился той же собирательской страстью. Разумеется, строго на свои собственные деньги, никак не путая частный и казённый интересы. А когда пристав спросил, имеет ли господин приказной советник что сказать о своих отношениях с баронессой фон Альштетт, Ташлин заявил, что не намерен обсуждать своё приятельство с этой доброй женщиной, совершенно не отягощённое иными интересами, кроме простой приязни, тем более, баронесса приятельствовала и с его покойной супругой. Вопрос о том, могла ли баронесса содействовать госпоже Ташлиной в её супружеской неверности, Ташлин посчитал оскорбительным и пригрозил Крамницу обращением к его начальству.
— Что скажете, Алексей Филиппович? — спросил Крамниц, когда я закончил с чтением.
— Про желание скрыть измену жены Ташлин, скорее всего, не лжёт, — начал я за здравие и начал потихоньку переходить к заупокойной части. — Что о любовнике он, дескать, не знал, это и так, и этак может быть, как и с Черновым. А вот со строгим разделением частного и казённого интересов в собирательстве… Темнит Евгений Павлович, не иначе. Ну и нежелание говорить об отношениях с баронессой — уж лучше бы он молчал, тут сразу понятно, что есть ему что скрывать.
Крамниц, понятно, со мной согласился, тут-то я и выдал ему свои соображения насчёт нагромождения в деле одной лжи на другую.
— Да… — Иван Адамович задумчиво переложил стопку допросных листов с одного края стола на другой, — говорил мне Борис Григорьевич, что умеете вы самую суть в деле ухватить, вижу, что правильно говорил. Вот уж верно вы, Алексей Филиппович, сказали — нагромождение лжи! Оно самое и есть, одна ложь на другой. Что же, деваться нам с вами некуда, будем через это нагромождение пробираться…
— Будем, Иван Адамович, — подтвердил я. — Кстати, такой вопрос: вот управляет баронесса фон Альштетт наследством своего пасынка, а сам-то он где?
— В Усть-Невском царском лицее, на пансионном содержании на собственный счёт, — Крамниц в очередной раз показал, что ничего не упускает. — Оплата производится из суммы того самого наследства.
Логично. Пасынок этот, как я понимаю, не особо баронессе и нужен, вот и сдала она его в лицейский пансион, да ещё и оплачивает
тот пансион из его же, пасынка, денег, чтобы не мешал он мачехе наслаждаться жизнью в столице, тем более, на жизнь эту муж ей деньги оставил. Неплохо, в общем, устроилась. Поймал себя на мысли, что у баронессы фон Альштетт немало общего с Ташлиными, по крайней мере в том, что касается детей — что Ташлины своих на пансионное проживание пристроили, что баронесса пасынка. Такое впечатление, что все они согласны с правилом английской воспитательной системы, о котором я читал в той ещё, прошлой, жизни: «До пяти лет детей не должно быть слышно, после пяти лет их не должно быть видно». А что, такая схожесть вполне могла стать одной из причин для дружеских отношений…Мне, впрочем, такое не нравилось. Очень не нравилось. И не в том даже дело, что смотрелось оно не сильно правильно с точки зрения нравственной, нет. Что-то примешивалось ещё, какое-то смутное ощущение всё той же лжи, которой тут и без того хватает. И ещё больше мне не нравилось, что я так и не мог понять, в чём эта самая ложь здесь могла бы заключаться.
Слежка, кстати, что Крамниц установил за баронессой, пока ничего интересного не дала. Круг общения Маргариты Фёдоровны был не особо и широким, состоя преимущественно из тех же остзейских немцев, проживающих в Москве, и за пределами того круга баронесса с большим или меньшим постоянством посещала лишь католический храм Святого Людовика, всё тот же Ильинский пассаж, знакомую мне кофейню Берга, салон причёсок господина Бювье, да оба государева театра — Большой и Малый. Встречалась и с Ташлиным, но всего четыре раза и исключительно у себя, сама к нему за всё то время, что за ней присматривали люди Крамница, не ходила. Ну это как раз понятно — в своём доме Ташлин сейчас благопристойно соблюдает траур по супруге. Больше ловить в Знаменской губной управе мне пока было нечего, и я, простившись с Иваном Адамовичем, отправился домой.
Письмо из Тулы мне доставили, пока мы с Варей обедали. Управление Тульского оружейного завода подтверждало в полном объёме условия обучения у меня своих артефакторов, о которых мы договорились в Военной палате, уведомляло о согласовании тех условий в Палате казённых имуществ и вежливо осведомлялось, когда я прибуду в Тулу для проведения оного обучения.
Глава 19. Учить, учить и учить
С профессором Маевским я до отъезда в Тулу всё-таки встретился. Пока списался с управлением Тульского завода, затребовав с них провести отобранных для обучения работников через проверку разряда одарённости, пока договорился о сроках своего прибытия, пока вытребовал из Александрова Ваню себе в помощь, вот в перерывах между походами на телеграф и нашлось время побеседовать с Михаилом Адриановичем.
— Что же, Алексей Филиппович, сопоставление точно установленного разряда перед обучением и после него сделает вашу диссертацию новым словом в артефакторике, — сам же профессор подал мне идею, сам же её и нахваливал.
— Несомненно, Михаил Адрианович, — поддержал я профессорские надежды, — тем более, количество обучаемых будет намного большим, чем в прошлый раз. А у вас, кстати, не было желания познакомиться с моей методикой поближе? Я готов пригласить вас с собой, думаю, заводоуправление не станет возражать против присутствия столь уважаемого учёного…
— Увы, Алексей Филиппович, — развёл профессор руками, — с огромным сожалением вынужден отказаться. Сами же понимаете, оставить сейчас университет я просто не имею возможности.
— Понимаю, Михаил Адрианович, прекрасно понимаю, — покладисто согласился я. — Но знаете, это затруднение можно и разрешить…
— Каким же образом? — так, пробудить в профессоре надежду у меня получилось, пора развивать успех.
— Видите ли, Михаил Адрианович, — начал я, подпустив в голос тщательно отмеренную дозу сожаления, — проводить подобные занятия в Москве мне, увы, негде. Но я бы мог арендовать аудиторию в университете, разумеется, оплатив все связанные с тем издержки. Или же просить содействия университета в найме какого-либо иного приспособленного для учебных занятий помещения. Тогда для вас, как, впрочем, и для любых иных желающих профессоров, станет возможным непосредственное наблюдение за ходом обучения.
— Хм, вот как? — профессор ненадолго задумался. — А ведь и правда, мои коллеги тоже наверняка проявят интерес к вашим занятиям. Да и диссертация ваша станет для них более понятной, что немало поспособствует и её будущей защите… Давайте поговорим об этом по вашем возвращении в Москву? Я же со своей стороны обещаю вам всяческое содействие в разрешении дела.
Я в самых учтивых выражениях поблагодарил профессора и ушёл от него вполне довольным. Под университетскую вывеску, пусть и относящуюся только к помещению для занятий, набрать учеников мне будет проще. А что за вывеску придётся заплатить, так те самые ученики мне расходы и возместят. Нет, определённо, сотрудничать с профессором Маевским мне нравится!