Хитросплетения тьмы

— Слышал? Зови разбойников, чего стоишь, — было приказано невысокому эльфу, и тот, взяв пример с благоразумной Зенки, поспешил удалиться…

Шайку Гои на западе знали хорошо. Она патрулировала все восточные дороги. Караванщики говорили о ней с ужасом, а Королевские солдаты и эльийские охотники с досадой и ненавистью. Не желая делить степи с гоблинами, разбойники не подходили близко к Королевству, обычно держались у границ Апара и на севере, там, где степная коса тянулась почти до самого Шиммака. Там степь не была такой дикой, как на западе, там проживало много людей, а гоблинские поселения встречались редко.

Если Король тратил все силы на разгром разбойничьих банд, то хитрые апарцы поступали иначе — когда Гоя принимался бесчинствовать слишком близко к границе, или слишком сильно тревожил апарских купцов, его решительно отгоняли в степь, не преследуя. Ходили слухи, что головорезы Гои стоят на тайной службе у апарцев и даже платят им налог с награбленного…

Изучая пристальным взглядом сытые холеные лица разбойников, Камэль скрыл возникшее удивление. Обычно люди подобной профессии смотрелись иначе: местные разбойнички выглядели совершенными оборванцами. Западные леса и дороги не таили особых щедрот, поэтому вольные ватаги промышляли в них кое-чем, перебиваясь набегами на крестьянские хозяйства и редких путников.

Те, что пришли с Гоей, все как один носили дорогую кожаную одежду, проклепанную серебром и украшенную самоцветами. Их пальцы сверкали кольцами, шеи гнулись под тяжестью золотых цепей. В глазах эльфа гости выглядели скорее зажравшимися пижонами, нежели прожженными бойцами, но одного прямого взгляда хватило, чтобы опровергнуть эту видимость.

Сам Гоя выглядел человеком уверенным и осторожным. Темные волосы и ястребиное лицо с крючковатым носом и острым, немигающим взглядом хищной птицы выдавали в нем чистокровного апарца. Как истинный апарец он был сухощав и не слишком высок. В отличие от красно-рыжей, под цвет степной травы, одежды остальных разбойников, главарь носил черную кожу, прошитую золотом, без аляпистых самоцветов и цепей. Угловатые плечи выходили вперед, как сложенные крылья, придавая ему еще большее сходство с ястребом.

Здесь, в Волдэе, лишенный открытого пространства, этот степной хищник явно чувствовал себя неуютно. Оглядев с ног до головы Камэля, Гоя напрягся — внешность Высокого не вызвала у него доверия.

— Где тот, кто хотел видеть нас? — каркнул он, наконец, совершенно по-вороньи, хрипло и пронзительно, — сдается мне, звал нас сюда не ты, эльф.

— Кто бы ни звал, вы здесь, — отрезал Камэль, — так не будем тратить время на ненужные разглагольствования и перейдем к делу.

— Добре, — кивнул Гоя, сбавляя гонор под непримиримым и властным взглядом волдэйца, — добре, эльф. Дело хорошо лишь тогда, когда выгодно обеим сторонам. Объясни, чего вы, жители запада хотите от нас?

— Не прикидывайся несведущим, главарь, — по-волчьи оскалился Камэль, заставляя разбойников, стоящих перед ним, отвести взгляды, — не знай ты, о чем пойдет речь, разве проделал бы столь длинный путь?

— Слава о силе Белого Кролика дошла до нашей степи. Его люди шастают там последнее время чаще купеческих караванов. И мы их не трогаем, — Гоя улыбнулся, показав оба ряда желтых мелких зубов.

— Правильно делаете. Вы не дураки, — ухмыльнулся Камэль. — Вы ведь служите кому-то из апарских князей?

— То наше дело, — снова оскалил зубы главарь, — а твой господин, что, хотел просить нас о помощи?

— Хапа-Тавак, — проскрежетал зубами эльф, даже не удосуживаясь добавить «господин», — предлагает тебе сделку. Ты будешь служить ему — охранять его обозы и смотреть, чтобы никто не ходил по следам, а он отдаст тебе всю степь.

— Степь отдаст? — заливисто рассмеялся Гоя, вскидывая вверх черные брови, — он что, хозяин степи? Степь моя и всегда будет моей!

— Твоя лишь узкая полоска вдоль апарской границы. Степь ничья, а по факту — принадлежит гоблинам. Если она захотят — раздавят тебя, как вошь. А с нами ты обретешь силу…

— И стану цепным псом Белого Кролика?

— Лучше быть цепным псом, чем безхозной шавкой, — не скупился в выражениях Камэль, — ты же любишь деньги и власть, так ведь, Гоя?

— Можно подумать их не любишь ты, — прищурился апарец, меряя взглядом эльфа, — все любят власть и деньги, и все их ищут.

— Примешь наше предложение, и твой поиск увенчается успехом, — прозвучало в ответ.

— Добре, — кивнул Гоя, и хотя видно было, что решения он еще не принял, алчный блеск в глазах указывал на то, в какую сторону разбойник скорее всего склонится, — а как же гоблины? — спросил он вдруг.

— А что гоблины, — насторожился эльф, догадываясь, о чем будет речь.

— По степи ползут слухи, что они собирают Орду…

— Чтобы собрать Орду, нужны тысячи тысяч, а не десяток полудохлых деревень, половина из которых живут в раздорах, — отмахнулся Камэль, кивая на светлую галерею, ведущую в противоположную сторону от покоев Хапа-Тавака, — отдохните с дороги и подумайте, чтобы к утру решить все окончательно.

— Твое гостеприимство подкупает, эльф, — сдержанно поблагодарил Камэля Гоя, подавая своим людям знак следовать за ним, — пришли нам хорошего пива и вина, да служанок помясистее, — желтые зубы снова плотоядно обнажились, — мои люди изголодались с дороги…

Рамаль видел, как в цитадель прибыли разбойники, но они волновали его мало. Из головы не шла умная и печальная собачья морда, полные бесконечной преданности глаза, понимающие и принимающие все, даже предательство хозяина.

В небольшом зале на перекрестье коридоров и галерей, ведущих в жилые покои, проходили переговоры с разбойниками. Без него. Рамалю не было до них интереса. Ему вообще не было больше интереса к делам Хапа-Тавака и волдэйской верхушки. В голове его что-то щелкнуло, а в расчетливой, жестокой душе что-то надломилось, оборвалось. Эльф испытал омерзение и ненависть сначала к сложившейся ситуации, потом к окружающим, и напоследок к самому себе. Гадкое, щемящее чувство родилось где-то в желудке и с тошнотой подступило к горлу. Гадость, мерзость, грязь.

Он сощурил глаза и шагнул из темноты в светлый открытый переход. Остановился, созерцая представший вид: окружающие цитадель могучие серые стены и буйные кудри непроходимых лесов за ними. Даже эта умиротворяющая, величественная картина не уняла душевной тошноты.

Рамаль изо всех сил прислушался к шуму ветра в кронах, пытаясь отыскать в нем упоение и покой, но мимолетное спокойствие нарушилось, не успев начаться. В галерею, отчаянно топая босыми ногами, влетела девка-служанка. Растрепанная, в сбитом набок корсаже, из которого выпала при беге одна маленькая бледная грудь, она мчалась со всех ног, отчаянно всхлипывая и тяжело дыша.

Увидев Рамаля, служанка кинулась ему под ноги и тонко завыла, давясь воздухом от перебитого дыхания. За ней из прохода не спеша вышли двое мужчин в рыжей коже. Они двинулись к Рамалю невозмутимо и уверенно, как хищники, знающие, что загнанная добыча никуда не убежит.

— Это наша девка, нам ее дал господин Камэль, — несколько неуверенно произнес один из них, обращаясь к Рамалю, который стоял в замешательстве, отвлеченный от своих терзаний.

Наверное, за пару дней до этого он не обратил бы на происходящее внимание, прошел бы мимо. Теперь чаша омерзения дополнилась последней каплей. Грязь, ложь, унижение… Рамаль судорожно сглотнул, презрительно рассматривая «гостей». Ему хотелось выхватить меч и выпустить кишки всем: и этим обнаглевшим людишкам, и маленькой грязной полукровке, пачкающей своими соплями и слезами его сапоги. Мерзость. Подчиняясь остаткам былой рациональности и расчетливости, эльф сдержался: