Хитрожопый киборг

— И что теперь?

Хотя живот создает некоторые проблемы, она забирается на кровать рядом со мной и начинает растирать мои мышцы.

Ее прикосновения просто божественны. В какой-то момент я говорю ей, что она, должно быть, наземное ангельское существо, и это заставляет ее смеяться, но я совершенно серьезен.

Ее тяжелый живот прижимается к нижней части моего позвоночника, когда она наклоняется, и ее живот ощущается так, как будто он почти… Не уверен. Мне кажется, я чувствую почти трепещущий толчок. Приветствие головастика, определенно. Но я обнаружил, что не возражаю против веса или ощущений и уж точно не против давления или тепла.

Надеюсь, мазь, которую она использует, облегчит и ее состояние. Ее руки, должно быть, болят от ухода за мной, но она говорит мне, что это не проблема, тяжело сползая с кровати, положив одну руку на живот, и оставляет меня в гораздо более комфортном состоянии, чем было вначале.

Благодаря ее усилиям на следующий день я могу встать с нашей постели.

И на следующий день после этого установка ограждения причиняет мне боль, но не выводит из строя. Пако крадет инструменты из моих карманов, что придает мне гибкости, когда я бросаю свою работу, чтобы догнать его в тщетной попытке вернуть их.

Благодаря двум полным неделям пыток я могу выдерживать физическое напряжение, и мои мышцы адаптировались, поврежденные волокна восстанавливаются настолько превосходно, что я становлюсь еще сильнее.

Мои руки выглядят постоянно накачанными.

Грудь стала тверже, и у меня появились небольшие бугорки вдоль брюшного пресса. Однажды вечером я рассматриваю их перед сном, одетый только в трусы, когда Бекки спрашивает высоким, сдавленным голосом:

— Что ты делаешь?

Я поднимаю на нее взгляд.

— Интересно, у меня какая-то реакция. Может быть, аллергия на работу. Посмотри на это, — говорю я ей и тыкаю себя в живот в те места, где моя кожа вздулась пузырями.

— У тебя шесть кубиков, — делится она странно хриплым голосом.

Я хмуро смотрю на нее.

— Что?

Она скользит взглядом вниз, затем отводит его от меня, и машет рукой в сторону моего живота.

— Это называется «шесть кубиков», когда твои мышцы делают так.

— Делают как?

— Становятся… твердыми.

— О, — я наблюдаю за ней, смущенный тем, что не могу понять ее реакцию. В последнее время я поздравляю себя с тем, как хорошо, по-моему, я теперь могу ее читать.

Активность в ее черепе усиливается в области, с которой я не знаком, и в воздухе чувствуется легкий запах — я не знаю, что это, но когда я вдыхаю его, моя кожа стягивается. Все во мне напрягается.

Я вздыхаю, чувствуя, что у меня в паху тоже формируется «шесть кубиков»¹³. Так происходит почти каждое утро, и это неприятно.

Я странно раздражен, когда ложусь в постель рядом с ней. И мне требуется очень много времени, чтобы заснуть. Вместо того чтобы рухнуть без сознания в адскую кому, вызванную изнурительным физическим трудом, как это случалось каждую ночь, я ловлю себя на том, что наблюдаю за ней в темноте, мой взгляд скользит вверх и вниз по ее укрытому одеялом телу.

И, к сожалению, мой плодный мешок болит всю ночь.

ГЛАВА 9

Каждое утро я просыпаюсь, уткнувшись лицом в подушку Бекки. Однако что примечательно этим утром, так это то, что, когда я прихожу в сознание, Бекки тоже еще лежит на ней.

Я моргаю, глядя на ее волосы, щекой ощущая мягкость хлопка и пряди ее волос. А ее шея находится прямо у моего носа. Не знаю, зачем я это делаю, но наклоняю лицо, пока нос не касается ее сосцевидной кости, находя местечко прямо за ухом. Взад и вперед я трусь носом прямо здесь — ласкаюсь, это то, что люди называют ласкаться, — находя ее неописуемо шелковистой. Я могу понять, почему людям это нравится. У меня перехватывает дыхание, я поворачиваюсь и зарываюсь носом глубоко в ее волосы.

От нее пахнет чем-то, что, как я узнал, называется стручками ванили, и хотя я не уверен точно, что это за стручки ванили, я обнаружил, что мне нравится их аромат.

Лучи дневного света еще не заполнили комнату, говоря мне, что сейчас самое раннее время, чем я когда-либо просыпался раньше. И все же я не сплю и испытываю странное беспокойство.

Когда я меняю положение тела, то понимаю почему.

Я лежу в основном поверх Бекки, и между нашими телами нет ничего, кроме моего нижнего белья и ее ночной рубашки.

Ее задняя часть упирается прямо мне в область таза.

Это, я полагаю, главная причина возбуждения моего писающего органа. Он тверже, чем чугунный молоток, которым я забиваю стальные столбы, когда устанавливаю ограду. Морщась от того, как мой орган настойчиво упирается в ее ягодицы, я сдвигаюсь — и мой ствол толкается в нее, заставляя мое тело замереть.

Почему это так приятно?

Пораженный, я надолго замираю, пытаясь оценить себя. И пока я это делаю, Бекки дергается во сне и бормочет:

— Детка.

Мгновенно заинтересовавшись, я запускаю руку под одеяло поверх подушек, которые она подкладывает под нижнюю часть тела, и накрываю ее живот.

Внутри нее ворочается головастик, но лениво. Как я понимаю, тоже отдыхает.

Я наблюдаю за его мозговой активностью, но он не выглядит расстроенным. Бекки тоже.

Со сказочной медлительностью рука Бекки скользит по моей, шелковистая кожа разглаживает мои свежие мозоли, и от ее движения сильнее пахнет стручками ванили.

А затем она снова прижимается своими бедрами к моим.

Движение легкое, но моя реакция взрывная. Я сжимаю руку на холмике ее живота, рассеянно подтверждая, что мозговая активность головастика все еще выглядит нормальной, спокойной во сне, и он лежит, свернувшись калачиком, внутри нее, — когда я прижимаюсь бедрами к ее заду, кряхтя от мгновенного облегчения, которое это приносит мне.

Влажность скользит по головке члена, заставляя ткань между нами цепляться и прилипать, мучая меня ощущениями.