Хижина дяди Тома

– Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, – сказал Джордж.

– Неприятности? – повторил Финеас, и в глазах у него мелькнул лукавый огонек. – А ты меня заранее уведоми, когда они начнутся, эти неприятности.

– Финеас человек умный, бывалый, – сказал Симеон. – Послушайся его и… – ласково тронув Джорджа за плечо, он показал на пистолеты, – и не торопись пускать это в ход. Молодая кровь горяча.

– Я не стану нападать первым, – сказал Джордж. – Я прошу только одного: чтобы эта страна отпустила меня с миром. Но… – Он замолчал, сдвинув брови, и лицо его передернулось. – В Новом Орлеане продали на рынке мою сестру, теперь и жену мою ждет та же участь. Неужели же я покорюсь этому? Нет! Я буду бороться за жену и сына до последнего вздоха! И кто из вас осудит меня?

– Тебя никто не осудит, Джордж. Ты повинуешься голосу сердца и крови, – сказал Симеон.

– Так давайте же трогаться в путь, надо торопиться!

– Я поднялся ни свет ни заря и лошадей не жалел. Думаю, что часа два-три у нас есть в запасе, если эти молодцы выедут, как собирались. Во всяком случае, засветло ехать опасно, надо ждать темноты. В поселках, через которые нам придется проезжать, есть дрянные люди. Чего доброго, привяжутся с расспросами. Уж лучше здесь задержаться часа на два, чем в дороге. Я сейчас сбегаю к Майклу Кроссу, скажу, чтобы выезжали немного погодя после нас. Он, если увидит погоню, предупредит. Конь у него добрый, другого такого коня ни у кого нет. Джиму со старухой тоже надо сказать, чтобы собирались, а заодно я и лошадей достану. Время у нас есть, успеем добраться до места без всякой помехи. Так что не беспокойся, друг Джордж. Мне не в первый раз выручать таких, как ты. – И с этими словами Финеас вышел.

– Финеас – стреляный воробей, – сказал Симеон. – Можешь на него положиться, Джордж, он все сделает, что нужно.

– Я только одного боюсь: как бы вас не подвести.

– Сделай мне такое одолжение, друг мой, не говори больше об этом! Мы не можем поступать иначе – так велит нам совесть… Мать, – обратился он к Рахили, – а ты поторапливайся – не отпускать же нам гостей голодными!

И пока Рахиль и дети пекли пирог, жарили курицу, свинину и тому подобную снедь, Джордж и Элиза сидели, обнявшись, в своей маленькой комнатке и говорили так, как могут говорить муж и жена, когда они знают, что им угрожает разлука на всю жизнь.

– Элиза, – говорил Джордж, – люди, у которых есть друзья, дом, земля, деньги, не могут любить друг друга сильнее, чем любим мы с тобой. Ведь у нас больше ничего нет. Меня любили мать и сестра, обе несчастные, истерзанные горем. Я помню Эмили в то утро, когда работорговец должен был увезти ее. Она прокралась ко мне тайком и сказала: «Бедный Джордж, последний твой друг уходит от тебя! Что с тобой станет?» Я обнял ее, заплакал, и она тоже заплакала. И это были последние ласковые слова, которые мне пришлось услышать. За десять лет, что протекли с тех пор, сердце мое очерствело, высохло, но потом я встретил тебя, и твоя любовь дала мне новую жизнь. С тех пор я стал другим человеком. И теперь, Элиза, я буду отстаивать тебя до последней капли крови. Тот, кто захочет отнять у меня жену, должен будет переступить через мой труп.

– Господи, сжалься над нами! – рыдая, проговорила Элиза. – Дай нам уйти вместе из этой страны – больше мы ничего не просим!

Вошла Рахиль и, ласково взяв Элизу за руку, повела ее ужинать. Когда все уселись за стол, в дверь негромко постучали. Появилась Руфь.

– Я на минутку, – сказала она. – Принесла чулки мальчику. Вот смотрите – три пары, теплые, шерстяные. Ведь в Канаде холодно. А вам не страшно ехать? – Руфь подошла к Элизе, горячо пожала ей руку и сунула Гарри мятный пряник. – Я ему много напекла таких пряников, – сказала она, вытаскивая из кармана целый пакет. – Дети любят сласти.

– Спасибо вам! Какая вы добрая!

– Руфь, садись поужинай с нами, – сказала Рахиль.

– Нет, никак не могу. Я оставила на попечение Джона ребенка и пирожки. Разве мне можно задерживаться? Пирожки у него сгорят, а малыш непременно объестся сахаром. Прощайте, Элиза, прощайте, Джордж! Счастливого пути! – И с этими словами Руфь упорхнула.

Вскоре после ужина к двери подъехал большой крытый фургон. Ночь была безоблачная, звездная. Финеас спрыгнул с передка в ожидании своих пассажиров. Джордж появился на крыльце вместе с Элизой, неся на руках ребенка. Шаг у него был твердый, взгляд смелый, решительный. Следом за ними вышли Рахиль и Симеон.

– Сойдите на минуточку, – обратился Финеас к тем, кто сидел в фургоне. – Я сначала устрою женщин и ребенка.

– Финеас, возьми вот эти две шкуры, – сказала Рахиль. – Уложи их там поудобнее. Ведь ехать придется всю ночь.

Джим вылез из фургона и заботливо высадил свою старуху мать, которая цеплялась за него, испуганно озираясь по сторонам, словно погоня вот-вот должна была нагрянуть.

– Джим, пистолеты у тебя заряжены? – тихо спросил Джордж.

– Заряжены, – ответил Джим.

– Ты твердо знаешь, что тебе надо делать, если нас настигнут?

– Сомневаться не приходится, – сказал Джим, с глубоким вздохом расправляя свои могучие плечи. – Неужто я расстанусь с матерью во второй раз?

Пока они говорили между собой, Элиза успела проститься со своим добрым другом Рахилью Хеллидэй и, забравшись с помощью Симеона в фургон, села вместе с Гарри в самую его глубь на буйволовые шкуры. Следом за ней усадили старуху; Джим и Джордж поместились на деревянном сиденье лицом к ним, а Финеас вскочил на передок.

– В добрый час, друзья! – крикнул Симеон.

– Да благословит вас бог! – хором ответили ему путники.

Фургон тронулся, громыхая колесами по подмерзшей дороге. Грохот и тряска не располагали к разговору, и наши беглецы молча ехали темными перелесками, широкими голыми полями, поднимались на холмы, спускались в долины. Часы бежали один за другим. Ребенок вскоре заснул у матери на коленях, несчастная старуха мало-помалу успокоилась, и даже Элиза забыла о своих страхах и закрыла в дремоте глаза. Один Финеас был бодр по-прежнему и коротал время, насвистывая какую-то веселую песенку.

Но часов около трех Джордж уловил вдали быстрое цоканье подков и тронул Финеаса за локоть. Тот остановил лошадей, прислушался и сказал:

– Это Майкл, его лошадь так скачет.

Джордж и Джим, не раздумывая, выскочили из фургона и замерли в напряженном молчании. Цоканье приближалось с каждой минутой. И наконец на вершине холма они увидели всадника.

– Так и есть, он! – сказал Финеас и крикнул: – Майкл!

– Это ты, Финеас?

– Я! Ну, что скажешь – догоняют?

– Совсем близко. Человек восемь-десять, пьяные, горланят, злющие, как волки.

И не успел он договорить, как ветер донес издали еле слышный топот мчащихся во весь опор лошадей.

– Садись, живо! – крикнул Финеас. – Если уж вы решили драться, так надо отъехать подальше.

Джордж и Джим в мгновенье ока очутились на своих местах. Финеас стегнул лошадей, и фургон в сопровождении Майкла загрохотал по дороге, подскакивая на кочках. Погоня приближалась. Женщины услышали ее и, выглянув из фургона, увидели вдали, на гребне холма, группу всадников, которая четко вырисовывалась на фоне розовеющего неба. Через несколько минут преследователи, очевидно, разглядели фургон с белым брезентовым верхом, и беглецы услышали их торжествующие крики. Элиза, почти теряя сознание, припала к ребенку, старуха с громкими стонами бормотала слова молитв, а Джордж и Джим сжимали в руках пистолеты. Погоня была уже совсем близко. И вдруг фургон круто свернул к подножию отвесной скалы, которая одиноко возвышалась над длинной каменистой грядой, чернея на светлеющем небе. Финеас с давних пор знал это место и спешил добраться до него в надежде, что здесь беглецы найдут спасение.