Хижина дяди Тома

– Чем же все это кончится? – спросила мисс Офелия.

– Не знаю. Мне ясно только одно: народные массы рано или поздно поднимут голову и в Европе и в Америке. И это все, что я могу вам сказать… А вот и звонок к чаю! Пойдемте.

За столом Мари заговорила о Прю.

– Вы, кузина, вероятно, считаете нас варварами, – сказала она.

– Да, это варварство. Но ведь не все же здесь, на юге, варвары!

– Бывают негры, с которыми просто невозможно справиться, – продолжала Мари. – Такие не вызывают у меня никакого сожаления. Вели бы себя как следует, и никто бы их не трогал.

– Мама, но ведь Прю была такая несчастная! Вот почему она пила, – сказала Ева.

– Вздор! Как будто это может служить оправданием! Я тоже несчастная, вероятно, несчастнее ее. Нет, все дело в том, что негры дрянной народ. Среди них попадаются такие, которых никак не образумишь.

У автора возникают опасения, как бы наши знатные герои не заслонили от нас скромную фигуру Тома. Ну что ж, если читатель хочет узнать кое-что о его делах, пусть последует за нами на маленький чердак над конюшней.

Представьте себе скромную комнатку с кроватью, стулом и простым, грубо сколоченным столом, за которым Том сидит сейчас, наклонившись над грифельной доской, и с величайшей сосредоточенностью выписывает на ней какие-то слова.

Тоска по дому довела Тома до того, что он решился попросить у Евы листок писчей бумаги и, собрав все свои скудные познания, почерпнутые на уроках Джорджа, задался дерзкой мыслью написать письмо. И сейчас он составлял на грифельной доске свой первый черновик. Задача эта была не из легких, ибо Том успел забыть, как пишутся некоторые буквы, а те, которые остались у него в памяти, почему-то не складывались в слова. Он тяжко вздыхал, уйдя с головой в свое занятие, как вдруг Ева, словно птичка, впорхнула в комнату и, пристроившись сзади него на стуле, заглянула ему через плечо.

– Дядя Том, какие ты смешные закорючки выводишь!

– Задумал послать весточку своей старухе и ребятишкам, мисс Ева, – сказал Том, проводя рукой по глазам, – да что-то ничего не выходит.

– Как бы мне тебе помочь, дядя Том? Я ведь немножко училась, в прошлом году знала все буквы, да, наверно, позабыла.

Ева прислонилась своей золотистой головкой к его голове, и оба они с одинаковой серьезностью и почти с одинаковым знанием дела принялись обсуждать каждое слово этого послания.

– Смотри, дядя Том, как красиво у нас получилось! – сказала Ева, с восхищением глядя на грифельную доску. – Вот они обрадуются-то! Как тебе, наверно, скучно без жены и детей, дядя Том! Подожди, я уговорю папу отпустить тебя домой.

– Миссис обещала выкупить меня, как только у них будут деньги, – сказал Том. – Я крепко на это надеюсь. Мистер Джордж хотел сам за мной приехать и дал мне в залог вот это. – И он вытащил из-за пазухи заветный доллар.

– Ну, значит, приедет, – сказала Ева. – Как я за тебя рада, дядя Том!

– Вот мне и захотелось написать им письмо, чтобы знали, где я, и чтобы не беспокоились. Хлоя, бедняжка, уж очень убивалась, когда меня провожала.

– Ты здесь, Том? – раздался за дверью голос Сен-Клера.

Том и Ева вздрогнули.

– Что это у вас? – спросил Сен-Клер, подходя к столу и глядя на грифельную доску.

– Том пишет письмо, а я ему помогаю, – сказала Ева. – Правда, хорошо получается?

– Не буду вас обоих огорчать, – сказал Сен-Клер, – но советую тебе, Том, обращаться за помощью ко мне. Я вернусь с верховой прогулки, тогда приходи – напишем.

– Это очень важное письмо, – шепнула отцу Ева. – Знаешь почему, папа? Хозяйка Тома обещала прислать за него выкуп. Он сам мне сказал.

Сен-Клер подумал, что это, вероятно, одно из тех никогда не выполняющихся обещаний, на которые не скупятся добрые хозяева, стараясь хоть как-нибудь смягчить горе проданных слуг. Но он не высказал вслух своих соображений и только приказал Тому седлать лошадь.

Письмо от имени Тома было написано в тот же вечер и благополучно доставлено в почтовую контору.

Между тем мисс Офелия, не слагая оружия, продолжала свою полезную деятельность. Все домочадцы, начиная с Дины и кончая последним негритенком, единодушно считали ее «чудачкой», а такой характеристикой невольники на Юге наделяют тех хозяев, которые им не по вкусу. Что же касается персон более важных (Адольфа, Джейн и Розы), то, по их мнению, мисс Офелия была вовсе не из благородных. «Разве благородные столько работают? Да и вида у нее нет никакого. Тоже нашлась родственница у мистера Сен-Клера!» Мари жаловалась, что ей даже смотреть утомительно на свою хлопотливую кузину. И действительно, бурная деятельность мисс Офелии давала некоторые основания для таких жалоб. Она весь день, с раннего утра, строчила, шила что-то, как будто ее побуждала к этому крайняя необходимость, а чуть начинало темнеть, шитье откладывалось в сторону, и в руках у мисс Офелии появлялось неизменное вязанье. Мари Сен-Клер была права: такая деловитость производила удручающее впечатление.

ГЛАВА XX Топси

Как-то утром, когда мисс Офелия была, по своему обыкновению, погружена в хозяйственные заботы, у лестницы раздался голос Сен-Клера:

– Кузина, сойдите, пожалуйста, сюда! Я хочу кое-что показать вам.

– Что такое? – спросила мисс Офелия, спускаясь по ступенькам с шитьем в руках.

– Я сделал одну покупку, специально для вас. Вот смотрите! – И с этими словами Сен-Клер подтолкнул к мисс Офелии маленькую негритянку лет восьми-девяти.

Такие чернушки редко встречаются даже среди негров. Она стояла, степенно сложив руки на животе, а глазами, поблескивающими, словно бусинки, так и стреляла из угла в угол, дивясь чудесам, которыми изобиловала гостиная ее нового хозяина. Полуоткрытый рот девочки сверкал двумя рядами ослепительно белых зубов, на голове во все стороны торчало множество косичек. Личико выражало торжественно-печальную строгость, а сквозь нее проглядывали хитреца и живой ум. Всю одежду девочки составляло грязное, рваное платье, сшитое из дерюжки. Она производила очень странное впечатление. «Настоящий чертенок», как выразилась потом мисс Офелия.

– Огюстен! Зачем вы ее привели ко мне? – спросила эта почтенная леди, не скрывая своего крайнего неудовольствия.

– Как зачем? Воспитайте ее, научите уму-разуму. Она очень забавная Топси! – Сен-Клер свистнул девочке, словно собаке. – Ну-ка, спой нам песенку и спляши.

Глазки-бусинки загорелись озорным огоньком, и чернушка запела пронзительным чистым голосом негритянскую песенку, отбивая такт руками и ногами, приплясывая, кружась, хлопая в ладоши, приседая, гортанно вскрикивая – и все это в том капризном ритме, которым отличаются мелодии ее народа. Прыжок, за ним другой, заключительный вопль, не уступающий своей протяжностью паровозному гудку, и плясунья замерла на месте, сложив руки и изобразив всем своим видом необычайное смирение, притворность которого изобличали только ее плутоватые взгляды.