Хлыст

Стала, зоркая сердцем, совсем слепа — В пустырь упирается богородицына тропа.

Радлова

Утонченный поэт, Радлова пришла к своему особенному пониманию русской реальности после революции 1917 года. В двух ее первых поэтических сборниках хлыстовская тема менее заметна; она, однако, ясно слышна в сборнике 1922 года Крылатый гость [1883] .

1883

А. Радлова. Крылатый гость. Петроград: Петрополис, 1922.

БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ, ВОСКРЕСНИ

«Жаркая вьюга, круженье, пенье, радельный вечер» — такова атмосфера, в которой к поэтессе является ее «Ангел песнопенья». Герой этих стихов — херувим, голубь, ангел: животворящее начало, которого призывает, без страха ждет и в лучшие свои моменты получает героиня. Само название Крылатый гость с его пушкинской подкладкой спорит с мужским миром греха и возмездия. Легкий символ благой вести, непорочного зачатия, экстатического радения, Крылатый гость противопоставлен Каменному гостю, тяжелому носителю смерти, вечному страху грешного мужчины.

Слияние женщины-поэта с ангелом-демоном несвободно от истории. Жертвенный экстаз Радловой воплощает в себе особенно переживаемую современность.

Была ты как все страны страной С фабриками, трамваями и калеками […] И были еще просторные поля, буйный ветер и раскольничьи песни — Сударь мой, белый голубь, воскресни […] Плоть твою голубь расклевал и развеял по полю ветер, Снится в горький вечер пустому миру — Ни трамваи, ни фабрики, ни Шаляпин, а песня — Сударь мой, белый голубь, воскресни.

Именно раскольничьи песни отличают Россию от других банальных стран; без них Россия стала бы «как все», именно в них ее тайна, мечта и обаяние. Строка о сударе — белом голубе, цитата из подлинных распевцев, отсылает к Белым голубям Мельникова-Печерского. Белый голубь, знак скопчества, приобретает черты национального символа. Русская трагедия вся связана с этим голубем; он расклевал плоть России, но он же спасет ее душу. Только он и снится пустому миру в его горький вечер. Стихотворение подписано январем 1921 и, таким образом, совпадает по времени с Богородицыным кораблем [1884] .

1884

Анна Радлова. Богородицын корабль. Берлин: Петрополис, 1923.

Сюжет этой трагедии в стихах на тему русского скопчества Радлова тоже взяла у Мельникова. В его версии легенда рассказана так. Императрица Елизавета Петровна царствовала только два года. Отдав правление любимой фрейлине, похожей на нее лицом, она отложила царские одежды, надела нищенское платье и ушла. В Орловской губернии она познала истинную веру людей божьих и осталась жить с ними под именем Акулины Ивановны. Сын ее, Петр Федорович, был оскоплен во время его учебы в Голштинии. Возвратясь в Петербург и сделавшись наследником престола, он женился; супруга возненавидела его за то, что он был оскоплен, свергла с престола и задумала убить. Но он, переменившись платьем с караульным солдатом, тоже скопцом, бежал из Ропши, назвал себя Кондратием Селивановым и присоединился к своей матери Акулине Ивановне. Так Петр Федорович стал отцом-основателем русского скопчества [1885] .

1885

Источником самого Мельникова было опубликованное им «Открытие тайностей, или Обличение ереси скопцов…» архимандрита Досифея [1834]; см.: П. И. Мельников. Соловецкие документы о скопцах. Материалы для истории хлыстовской и скопческой ересей, Отдел первый — Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских, 1872, 1, отд. 5, история Елизаветы-Акулины на 125–126.

Радлова в своей драме излагает эту канву событий довольно близко к легенде. Ее Елисавета бежит от престола, не взойдя на него; царить остается ее служанка, воплощение земной пошлости. Елисаветой движет «шестикрылый Серафим» и отвращение к «господствию и власти». Серафим — реминисценция из пушкинского Пророка; и действительно, перед нами очередная версия религиозного обращения пуританского типа. Принятие новой веры совпадает с уходом из культуры, растворением в природе-народе и отказом от сексуальности. Метаморфоза Елизаветы Петровны в Акулину Ивановну, с использованием подставного лица в качестве прикрытия, развивает декадентский мотив двойничества, совмещая его с более основательной идеей религиозного перерождения. Центральный персонаж, конечно, — авторский образ и идеал; действительно, в апокалиптических стихах 1922 года находим точное соответствие видениям Елисаветы:

Как оперенные стрелы — глаза его, он — шестикрылый. […] Гость крылатый, ты ли, ты ли? Ведь сказано — любовь изгоняет страх [1886] .

Елисавета бежит, вместе с властью отказываясь от любви к мужчине. Как и ее героиня, автор готова предпочесть мистическое служение — личному счастью любви. «Не пожалела я ненаглядной любви. Не пожалею ни царства, ни крови», — говорит Елисавета. «Не до любви нам, поправшим смерть смертью», — вторит ей автор Крылатого гостя.

1886

Радлова. Крылатый гость.

В партиях Хора и его пророка Гавриила автор использует самые узнаваемые из символов хлыстовского фольклора: «корабль», «седьмое небо», «белые ризы», «райская птица». В чувствах Елисаветы мы вновь слышим сходство с собственными переживаниями Радловой, как они выразились в лирических стихах:

Не хочет умирать бедное человеческое сердце […] Клювом растерзал, Крыльями разметал Голубиный Дух мою бедную плоть. Облекаюсь в Господню милость. […] Я небесная царица, —

говорит императрица, становясь богородицей.

Птица над домом моим кружит, Птица в сердце мое летит. Грудь расклевала, клюет и пьет, Теплая кровь тихонько поет. Господи милый, поверь, поверь, Я хорошую песню спою теперь. Плоть разорвалась, хлынула кровь — Боже мой, это Твоя любовь, —

говорит лирическая героиня Крылатого гостя. Поэт и есть мистический пророк, его творчество — ритуальная служба, его тело — инструмент таковой. Никакие метафоры не кажутся Радловой излишними для того, чтобы утвердить эти тождества. «Твое брошенное тело как отслужившая змеиная чешуя, А пламенный дух летает», — пишет она о себе. Ее Елисавета на радении говорит о своем теле словами, которыми священники говорят о причащении телом Христовым: «Сие есть тело мое еже за вы ломимое, Пейте от меня все, пылай нечеловеческая любовь!»

Материал Радловой представляет свободную импровизацию на тему сектантских песнопений [1887] . «Втай-река, и Сладим-река и Шат-река» заимствованы из хлыстовских распевцев [1888] . Мотивы Хора: «Господи дай […] Сокатай дух […] Дай, ай!» — варьируют главный хлыстовский распевец «Дай нам, Господи, Иисуса Христа» [1889] . Многие фрагменты совпадают со скопческой песней, рассказывающей о превращении Елизаветы Петровны в Акулину Ивановну [1890] . «Голубу ленту я с плеч сложу», — говорит здесь героиня точно как в тексте Радловой. «Унижу себя ниже травушки, возвышу себя до седьмых небес», — обещает она. Здесь же находим источник совсем необычной метафоры «семистрельное сердце», заимствованной Радловой и означающей уязвимость семи грехам-стрелам. Радлова почти дословно повторяет за скопческой песней:

1887

Отмечено в: Т. Л. Никольская. Тема мистического сектантства в русской поэзии 20-х годов XX века — Пути развития русской литературы = Ученые записки Тартуского университета, 883, 1990, 159.

1888

Ср. номера 35 и 212 из коллекции: Рождественский, Успенский. Песни русских сектантов-мистиков.

1889

Там же, ном. 386 и несколько вариантов в «Белых голубях» Мельникова.

1890

Там же, ном. 713; впервые опубликовано в: Г. П. Меньшинин. Поэзия и проза сибирских скопцов. Томск, 1904, 114.

Не хочу быть царицей, Елисаветой Петровною, Хочу быть церковью соборною.

Любой русский читатель узнает здесь популярные строчки из пушкинской Сказки о рыбаке и рыбке. Пушкин мог заимствовать эту формулу в сектантских распевцах, но более вероятно обратное: скопцы, как это нередко бывало в фольклорном творчестве, взяли ее у Пушкина. Радлова выделила этот скопческий текст среди сотен других, чтобы показать такое пересечение текстов читателю. То же сделал бы и филолог; но у поэта свои методы демонстрации интертекстуальности.