Хочу свести тебя с ума

Придурок…

Наблюдая за ним, отправляю в рот первый пельмень. Пашка склонил голову над дисплеем, при этом у него кудрявый чуб упал на лоб. Мои пальцы зудят от того, как хочется убрать этот непослушный локон. На вид блестящий и мягкий…

Эх, не был бы таким придурком – мог бы с людьми работать, в рекламе сниматься! С такой-то внешностью! Но увы, с коммуникацией у моего «родственничка», очевидно, полный провал! Его только на льдину – медведей считать и еду с вертолета раз в год сбрасывать.

Опускаю глаза в свою тарелку и подцепляю второй пельмень.

– Так! – внезапно вопит Паша, а затем зачитывает нараспев: – Павлинчик, Паули, Паня, Пуша…

Вскидываю глаза и снова смотрю на Волкова, в одной руке которого мой завтрашний завтрак – последний пирожок с картошкой, а во второй – телефон.

– Подыскиваешь себе прозвище? – уточняю у него.

– Смотрю варианты сокращенных имен для Паулины, – отзывается он. – О! Пуня! Как тебе Пуня? – отлипает от дисплея и с хитрецой зыркает на меня.

Я завтра уеду. Завтра уеду!

Мысленно повторяю, как мантру, успокаивая себя.

– Ли-на! Я Лина, – повторяю для особо одаренных, наставляя на Волкова вилку с нанизанным на нее пельменем.

– Тебе не идет. А вот Пуня…– приценивается, – звучит!

– Идиот, – бормочу себе под нос я, но этот…вроде не Зайцев, а слышит отменно.

– Эй! Ты сейчас назвала идиотом того, чьи пельмени схавала практически в одиночку?

Что? Да я всего-то пару штук съела.

– Эй, это говорит тот, кто сожрал все мои пирожки? – перехожу на высокие частоты. Я едва один успела урвать и тот еще не доела. – Спасибо за ужин, – вскакиваю со стула. Все, аппетит напрочь пропал. Сейчас умоюсь, лягу спать и покончу с этим бесконечным днем. А завтра распрощаюсь с хамлом, который сидит напротив и закладывает в рот кончик последнего пирожка. – Приятного аппетита! – желаю сквозь зубы тоном, похожим на «чтоб ты подавился!».

Раздражение на этого осла валит из меня изо всех щелей. Даже подогнанные им Аленкины домашние тапочки не спасают.

Я зла!

Выхожу из-за стола. Гордо вытягиваю ручку чемодана и, скрипя колесиками по строительному мусору, следую в одну единственную жилую комнату. Здесь очень мило. Только пыльно немного. Но в целом порядок и уютно, даже огромный фикус на подоконнике каким-то образом выжил у этого беспамятного.

Достаю из чемодана полотенце, домашние шорты и майку. Все мятое, зато чистое.

Прижав вещи к себе, юркаю в ванную. Задергиваю занавеску.

По бокам до стен огромные щели. Но я надеюсь, у Волкова хватит ума не подглядывать.

Кручу головой по сторонам, подыскивая место, куда можно было бы повесить или положить свои вещи. Но, кроме унитаза, торчащего водяного шланга и таза, тут ничего нет.

Вообще без вариантов.

Брезгливо укладываю вещички на сливной унитазный бачок. Жесть. Просто зашквар.

Быстро сбрасываю с себя несвежие верхние вещи, снимаю нижнее белье и натягиваю на голое тело майку и шорты.

Я хочу в душ. Очень сильно хочу в душ. Мое тело скукоживается под тканью, но все, что я могу сейчас себе позволить – умыть лицо, шею и ступни, которые гудят как товарняк.

Пробую провернуть вентиль.

Ни фига. Наседаю на него двумя руками и тут же взвизгиваю, когда струя ледяной воды из шланга бьет мне прямо в лицо.

Я ору так, что себя оглушаю, пока водяной поток хлещет мне по щекам.

– О, блять! – неожиданно Волков пихает меня в сторону, стараясь выхватить из моих рук шланг. – Сюда дай! Вцепилась, блять!

Я стою в луже. По мне стекает вода. Я вся будто вылезла из бассейна, в который нырнула с головой.

Заторможено хлопаю мокрыми ресницами, когда смотрю на чертыхающегося Волкова:

– Резьбу сорвала. Ты че с ним тут делала? – он поворачивается ко мне и расстреливает меня яростным взглядом.

– Я… просто повернула. Он… он не поддавался…Я надавила и…– развожу руки в стороны. Стараюсь не мямлить, а говорить уверенно. Это не я виновата! И никто не виноват в том, что у Волкова даже кран такой же, как он сам – с придурью!

– Надавила она…– рычит волком. – С ним надо нежно. Как с мужиком.

– С кем?

– С вентилем.

Э… а в чем логика?

– Ну вентиль! Мужской род, але, – уточняет как для слабоумной.

Аа-а… ну да. О такую логику и порезаться можно.

Демонстративно закатываю глаза, складывая руки на мокрой груди, а когда возвращаю взгляд Волкову, замечаю странное молчание. Он молчит и не двигается словно его отключили. Кошусь на него, подмечая непонятное сосредоточенно-мечтательное выражение лица.

Отслеживаю путь застывшего Пашиного взгляда. И захлебываюсь возмущением, понимая, что он в открытую пялится на мои соски, от холода пытающиеся прорвать острыми вершинами насквозь мокрую белую майку.

Глава 7.

Павел

Мои босые ступни стоят в ледяной луже, футболка противно липнет к торсу и с челки капает вода. По всем адекватным параметрам я должен дрожать от холода после такого душа, но горячая волна от вида стоящей напротив девчонки, прокатившаяся по телу, дает противоположный эффект – мне жарко. Воздух в моей раздолбанной ванной мгновенно густеет и парит как в натопленной сибирской бане.

Потому что Грызунья…она…

Бля…

Ей слишком идет быть такой – мокрой насквозь. С облепившей маленькую высокую грудь белой майкой, ставшей настолько прозрачной, что мне не приходится догадываться о цвете ее острых девичьих сосков. В микроскопических шортах, не скрывающих смуглые стройные ноги с выраженной икроножной мышцей и тонкими щиколотками. С широко распахнутыми серыми глазами, отчего они кажутся загадочно раскосыми. С приоткрытыми капризными губами бантиком, которые выглядят как приглашение.

Она вся выглядит как приглашение, потому что и не думает прикрыть свою чертову почти голую грудь, хотя видит, как я на нее пялюсь. Стоит и ошарашенно смотрит на меня глазами, в которых зрачки медленно становятся шире, словно гипнотизируя. Если это не отклик, то я ни хрена не разбираюсь в женских реакциях, но мои собственные реакции примитивны, когда вижу, как она взглядом ощупывает мое тело. В голову тут же ударяет безбашенная дурь, в крови закипают тупые инстинкты и метеором пронесшаяся мысль о спонтанном сексе с этой врединой сбивает дыхание. В паху болезненно тянет, принуждая к действиям, и я одним широким шагом сокращаю расстояние между нами до ничтожного минимума.