Хочу у зеркала, где муть… (сборник)

Зимняя сказка

«Не уходи», они шепнули с лаской, «Будь с нами весь! Ты видишь сам, какой нежданной сказкой Ты встречен здесь». «О, подожди», они просили нежно, С мольбою рук. «Смотри, темно на улицах и снежно… Останься, друг! О, не буди! На улицах морозно… Нам нужен сон!» Но этот крик последний слишком поздно Расслышал он.

«И уж опять они в полуистоме…»

И уж опять они в полуистоме О каждом сне волнуются тайком; И уж опять в полууснувшем доме Ведут беседу с давним дневником. Опять под музыку на маленьком диване Звенит-звучит таинственный рассказ О рудниках, о мертвом караване, О подземелье, где зарыт алмаз. Улыбка сумерок, как прежде, в окна льется; Как прежде, им о лампе думать лень; И уж опять из темного колодца Встает Ундины плачущая тень. Да, мы по-прежнему мечтою сердце лечим, В недетский бред вплетая детства нить, Но близок день, – и станет грезить нечем, Как и теперь уже нам нечем жить!

Декабрьская сказка

Мы слишком молоды, чтобы простить Тому, кто в нас развеял чары. Но, чтоб о нем, ушедшем, не грустить. Мы слишком стары! Был замок розовый, как зимняя заря, Как мир – большой, как ветер – древний. Мы были дочери почти царя, Почти царевны. Отец – волшебник был, седой и злой; Мы, рассердясь, его сковали; По вечерам, склоняясь над золой, Мы колдовали; Оленя быстрого из рога пили кровь, Сердца разглядывали в лупы… А тот, кто верить мог, что есть любовь, Казался глупый. Однажды вечером пришел из тьмы Печальный принц в одежде серой. Он говорил без веры, ах, а мы Внимали с верой. Рассвет декабрьский глядел в окно, Алели робким светом дали… Ему спалось и было всё равно, Что мы страдали! Мы слишком молоды, чтобы забыть Того, кто в нас развеял чары. Но, чтоб опять так нежно полюбить — Мы слишком стары!

Дикая воля

Я люблю такие игры, Где надменны все и злы. Чтоб врагами были тигры И орлы! Чтобы пел надменный голос: «Гибель здесь, а там тюрьма!» Чтобы ночь со мной боролась, Ночь сама! Я несусь, – за мною пасти, Я смеюсь, – в руках аркан… Чтобы рвал меня на части Ураган! Чтобы все враги – герои! Чтоб войной кончался пир! Чтобы в мире было двое: Я и мир!

Слезы

Слезы? Мы плачем о темной передней, Где канделябра никто не зажег; Плачем о том, что на крыше соседней Стаял снежок; Плачем о юных, о вешних березках, О несмолкающем звоне в тени; Плачем, как дети, о всех отголосках В майские дни. Только слезами мы путь обозначим В мир упоений, не данный судьбой… И над озябшим котенком мы плачем, Как над собой. Отнято все, – и покой и молчанье. Милый, ты много из сердца унес! Но не сумел унести на прощанье Нескольких слез.

Aeternum vale

Aeternum vale! Сброшен крест! Иду искать под новым бредом И новых бездн и новых звезд, От поражения – к победам! Aeternum vale! Дух окреп И новым сном из сна разбужен. Я вся – любовь, и мягкий хлеб Дареной дружбы мне не нужен. Aeternum vale! В путь иной Меня ведет иная твердость. Меж нами вечною стеной Неумолимо встала – гордость.

Только девочка

Я только девочка. Мой долг До брачного венца Не забывать, что всюду – волк, И помнить: я – овца. Мечтать о замке золотом, Качать, кружить, трясти Сначала куклу, а потом Не куклу, а почти. В моей руке не быть мечу, Не зазвенеть струне. Я только девочка, – молчу. Ах, если бы и мне Взглянув на звезды знать, что там И мне звезда зажглась И улыбаться всем глазам, Не опуская глаз!

Жажда

Лидии Александровне Тамбурер

Наше сердце тоскует о пире И не спорит и всё позволяет. Почему же ничто в этом мире Не утоляет? И рубины, и розы, и лица, — Всё вблизи безнадежно тускнеет. Наше сердце о книги пылится, Но не умнеет. Вот и юг, – мы томились по зною… Был он дерзок, – теперь умоляет… Почему же ничто под луною Не утоляет?

Душа и имя

Пока огнями смеется бал, Душа не уснет в покое. Но имя Бог мне иное дал: Морское оно, морское! В круженье вальса, под нежный вздох Забыть не могу тоски я. Мечты иные мне подал Бог: Морские они, морские! Поет огнями манящий зал, Поет и зовет, сверкая. Но душу Бог мне иную дал: Морская она, морская!

«Бежит тропинка с бугорка…»

Бежит тропинка с бугорка, Как бы под детскими ногами, Все так же сонными лугами Лениво движется Ока; Колокола звонят в тени, Спешат удары за ударом, И всё поют о добром, старом, О детском времени они. О, дни, где утро было рай, И полдень рай, и все закаты! Где были шпагами лопаты И замком царственным сарай. Куда ушли, в какую даль вы? Что между нами пролегло? Все так же сонно-тяжело Качаются на клумбах мальвы… ‹1911–1912›

Старуха

Слово странное – старуха! Смысл неясен, звук угрюм, Как для розового уха Темной раковины шум. В нем – непонятое всеми, Кто – мгновения экран. В этом слове дышит время. В раковине – океан. ‹1911–1912›

Домики старой Москвы

Слава прабабушек томных, Домики старой Москвы, Из переулочков скромных Всё исчезаете вы, Точно дворцы ледяные По мановенью жезла. Где потолки расписные, До потолков зеркала? Где клавесина аккорды, Темные шторы в цветах, Великолепные морды На вековых воротах, Кудри, склоненные к пяльцам, Взгляды портретов в упор… Странно постукивать пальцем О деревянный забор! Домики с знаком породы, С видом ее сторожей, Вас заменили уроды, — Грузные, в шесть этажей. Домовладельцы – их право! И погибаете вы, Томных прабабушек слава, Домики старой Москвы. ‹1911–1912›