Ходок по Дороге 2
Шрифт:
— Именно так.
— Ну, а раз так, то напрашивается простой выход. Магию против Альянса может применить тот, кто не подчиняется Империи. И кому нет никакого дела до киннеров. Например, пропавший на Дороге Ходок Тихомиров.
— Вот как? — задумался легат. — Гм… кажется, мысль ясна. Но — нет. Киннеры не идиоты и никогда не поверят, что мы здесь не при чем. Дух — тоже.
— Это как обставить дело, Виталий Матвеевич, — не согласился я. — Мою пропажу можно оформить элементарно. Доставьте меня к той капсуле, с которой я вышел на Дорогу, так, чтобы никто этого не видел. Я сам разорву свою связь с ней, все будет выглядеть естественно. Потом вы сможете с чистой совестью утверждать, что я пропал без вести, скорее всего, погиб на Дороге, за несколько дней до наступления. То же самое скажите и Кате, когда
— Погоди ты завещание диктовать, — нахмурился легат…
— Как скажете, — пожал я плечами. — Далее — напрямую на поле боя вы никак с боевой магией и имперской техникой не засветитесь. Мне не нужны будут ракеты, танки, дивизии и эскадрильи, я все сделаю сам. Все, что мне нужно — один хороший летчик-отставник и малый двухместный самолет или левиплатформа для подготовки колдовства, при этом вся подготовка пройдет до наступления и не оставит никаких материальных следов. Все следы к началу наступления исчезнут, уверяю вас. Подозревать Империю в применении магии будут, конечно. Но вас в любом случае будут подозревать. Но если вы пойдете в отказ — никто из союзников ничего не докажет и все сойдет на нет… Зато я обеспечу вам решающее преимущество в наступлении. Просто дайте мне список мест и целей, а так же время, когда их надо уничтожить. И еще — мне потребуется прибор Холдера и все остатки Д-антигена, взятого в Калужском питомнике. В итоге Империя пожнет все плоды наступления и будет не при чем, если возникнет вопрос о магии.
— А ты? — помолчав, спросил Холдер. — Что будет с тобой, Ваня?
— А я погибну, — пожал я плечами. — Или пропаду без вести. Это уже моя печаль, не ваша. Не берите в голову, господин легат, это мой личный выбор. Дело я сделаю.
— Мы так не можем. Русские своих не предают и не бросают.
— Бросьте, Виталий Матвеевич, — рассмеялся я. — Чечня, южные окраины СССР… список продолжать?
— Так было раньше. Но не в русской Империи.
— Оставьте это, — поморщился я. — Я предлагаю вам хороший выход, другого все равно нет. Соглашайтесь, легат.
Глава 20
— Ты не понимаешь, — качнул головой Ситников. — В Империи действуют официальные принципы, провозглашенные в договоре между Императором и общинами, известные как: «никогда больше». Никогда больше государство не будет бросать своих граждан, отказываться от них или выдавать по чьим-либо требованиям. Никогда больше в русской Империи чьи-либо частные или государственные интересы, не будут поставлены свыше интересов русского народа. Никогда больше никакая социальная идеология, теория или форма политической организации не может быть поставлена свыше русской национальной идеологии.
— Слова красивые, — пожал я плечами. — Но в документах они везде такие. В моем мире в той же конституции много чего написано. А по факту…
— Нет, это не только слова! — горячо возразил особист. — Ты думаешь, под наши знамена встали бы те, кто не принял новый порядок и новую этику, если бы мы врали и играли словами как «джоны»? Стали бы за нас воевать те, кто не захотел публично каяться за грехи бело-христианского мира и совершать белый олландж? Те бывшие иностранцы, которые сейчас воюют на фронте, вроде Карла Веберина? Если бы мы врали, мы бы столько не продержались. Мы последний оплот и мы не выдаем своих. Никогда. Поэтому за нас и дерутся до последнего, вот какая штука. Ты наш, Ваня. Ты принял присягу и служишь Империи и русскому народу. Хорошо служишь. У нас с тобой могут быть трения, вопросы, еще что-то… да хоть и трибунал, если ты совершишь преступление. Но мы не можем сдать тебя чужакам или отказаться от тебя и бросить на произвол судьбы.
— Не надо таких высоких слов, Виталий Матвеевич, — поморщился я. — Лишний пафос ни к чему.
— Нет, надо! — рубанул рукой воздух легат. — Нас ведь спросят, Вань. Те же союзнички не будут ничего доказывать, а зададут простой вопрос: вы использовалисвоих магов в последнем
наступлении? Если мы ответим «да» — то все станет ясно и все твои хитрости будут ни к чему. Если ответим «нет» — значит, предадим свои принципы и откажемся от своих бойцов. То, что ты будешь в единственном числе или вместе с пилотом, ничего не меняет. А как только будет предан сам принцип, разрушение остальной конструкции станет лишь делом времени. Брось, Вань, откажись от своей идеи, пока не поздно. Возвращайся на Дорогу и в капсулу, а когда проснешься в госпитале, будем вместе думать, как нам быть дальше.— Так не пойдет, — помолчав, возразил я. — К сожалению, уже поздно. Как бы вам объяснить Виталий Матвеевич… учитывая, что я сам толком мало что понимаю… Я сейчас словно нищий, который взял миллион в долг у бандитов под конский процент. В том смысле, что мне недолго гулять и радоваться богатству осталось, сердцем чую. Тей-элл — очень мощный артефакт, способный менять реальность, недаром Холдер его так искал. Да, браслет Кинэ сейчас меня слушается, более того, помогает. Да, я запитал его силой у Хранителя и могу запитать еще, если вы дадите Д-антиген! Но это не моя сила и не мой браслет. Скоро долг потребуют к оплате с процентами и, боюсь, мне этого не пережить как не пережил эксперимента Боря Ульмов.
— Ты думаешь, что погибнешь из-за магического отката?
— Ага. Отката или еще чего похуже. Сейчас уже ясно, что Д-антиген нужен Холдеру и Трокман Байолоджи не для создания универсальной вакцины. Это цель второстепенная, для отвлечения внимания. Он нужен им как источник силы, чтобы поменять мир под их желания. И такую силу они получили, антигена у них много. А вот взнуздать и применить его как им хочется они не могут. Магия Дороги — штука опасная, она норовит убить своего носителя, выпить из него жизнь, а вот подчиняться не любит.
— Ты имеешь в виду прибор Холдера?
— Его тоже, — кивнул я. — Дорога коварна. А теперь представьте себе, что у меня в браслете магии разрушения больше чем в атомной бомбе! Долго я еще с этим справлюсь? Сомневаюсь… Поэтому я выгнал Катю — я не хочу, чтобы она пострадала, когда придет расплата. Это мой выбор и мне за него отвечать. Я сильно сомневаюсь, что пройду еще почти триста километров до конца пути, чтобы просить за Империю, шансы на это ничтожны. Зато прямо здесь и сейчас я могу помочь. Раз уж этот миллион у меня есть, было бы глупо его слить просто так. Я хочу обеспечить вам решительную победу в тот момент, когда она так нужна. И во время колдовства мне лучше быть подальше от вас и поближе к «джонам». Пусть неприятности будут у них, а не у нас, если магия разрушения выйдет из-под контроля… Вы можете быть спокойны за свою совесть и принципы — вы от меня не отказывались и не бросали. Я сам так пожелал и действовал по собственному произволу — так и скажите, если спросят. Не надо возражать Виталий Матвеевич. Поздно. Процесс уже пошел, сила уже взята и рвется наружу.
— Ты уверен? — опустив взгляд в землю, спросил легат.
— Абсолютно.
— Тогда поступай, как решил, — выдохнул офицер. — Я вижу, что ты что-то недоговариваешь, но мага твоей силы в узде приказами не удержишь. А по-хорошему, мы и не имеем права на тебя давить, ты и так слишком много для нас сделал. Ты получишь отставку и все что попросишь… и да, нам и в самом деле нужна эта победа, — грустно улыбнулся Ситников.
— Я постараюсь ее обеспечить.
— Хорошо, — коротко кивнул легат. — Еще запомни… мало ли как оно все обернется. Ты всегда можешь вернуться к нам. Империя умеет быть благодарной. Мы будем ждать тебя и примем любого: больного и здорового, с силой или без нее, мага или обычного человека — без разницы.
— Я запомню, — кивнул я. — Спасибо. А теперь, давайте поскорее начнем приготовления. Времени мало.
Виталий Мельников сидел на знакомой лавочке в зоне отдыха и как обычно кормил уток булкой. Я нисколько не сомневался что встречу центуриона именно здесь — за время моего пребывания в госпитале бывший пилот неизменно приходил сюда после ужина в одно и то же время. Седой, с мрачным осунувшимся лицом, молодой парень машинально отщипывал куски и кидал их в воду разжиревшим птицам. Вообще-то это было запрещено, о чем сообщали предупреждающие таблички у лавочек. Но в случае Мельникова персонал закрывал на нарушение глаза.