Хольмгард

— А волки здесь тоже есть?

— Здесь всякое есть. Но ты не волнуйся так. Разозлил меня Гриб, разозлил так, что я теперь сам любого медведя напугаю до горячки.

Она не выдержала — засмеялась. Юношеское бахвальство — всегда забавно.

— Нечего ржать, — сказал Хелье, слегка обидевшись. — Ровно ничего смешного сказано не было, чего ты ржешь.

Но она все равно смеялась, и это как-то разрядило обстановку. И она поцеловала его в щеку, что совершенно его смутило.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Пойдем к Белянке.

Хелье еще постоял, подозрительно глядя на Любаву, пожал плечами, огляделся, определился по частям света, и, кивнув, зашагал на север. Беглецы от новгородской правды углубились в лес.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. В ЛЕСУ

Леса Новгородского Славланда в то время многим походили на скандинавские — на Кольмерден и Тильоског. Население — живность, люд, и, по желанию, нежить, естественно. На шестой арже от Новгорода встретился Хелье и Любаве старый массив, с прогнившими стволами, чахлыми листьями, где под ногами скрипело, трещало, хрупало, пружинило, деревья стояли редко, живности было мало. Не теряя даром времени, Хелье, взяв у Любавы нож, срезал понравившуюся ему длинную ветку, обстругал ее по всем правилам, заточил, отрезал от подола своей рубахи длинную полосу и утяжелил ею конец.

Вскоре старый, гнилой лес кончился, начался бор, сделалось темно и тоскливо. Дождь, правда, перестал. И то благо.

Необычный он все-таки, думала Любава, шагая рядом с Хелье и чувствуя не без хвоеволия, как согреваются замерзшие было от мокроты ноги, как тело оживает, как легко бежит по жилам кровь, как слушаются мускулы и подчиняются воле суставы. Необычный, странный. Не зря он дружит с Яваном — они чем-то похожи. И если бы он был там, в Константинополе, на месте Явана — возможно, так же спас бы меня. Как эти мужчины не похожи на Детина — медлительного, рассудительного домоседа. Бедный Детин — не сладко ему теперь, посадили его в яму. И ничем я не могу ему помочь. А ведь он мне помог. А я вот — не могу ему помочь. Я даже себе не могу помочь. Думала я — никому я не нужна, ан нет, вон сколько людей мне помогают. Сейчас еще и Белянку обяжем. А вдруг она нам откажет? Нет, не может Белянка отказать. Она хорошая. Наверное. Муж у нее строгий очень только. Но это ничего. Мужа она уговорит.

— Так мы и не добились от Гриба… не дознались… не выведали, что хотели узнать, — сказала она полувопросительно.

— А? Почему же это? Выведали, — сказал Хелье, думая о чем-то другом.

— Но как же… ведь он не…

— Гриб сказал все, что нужно.

Она хорошо помнила разговор.

— Может, я не расслышала?

— Расслышала, только не поняла.

— А ты понял?

— Да.

— Что же ты понял?

— Нужно еще кое о чем подумать.

Помявшись, она все-таки спросила:

— И ты знаешь, почему… зачем я им всем нужна?

— Это как сказать, — ответил он уклончиво.

Нет, он не врет, подумала она. Чего-то я не уловила в их разговоре.

— Ты поэтому его не…?

— Не прирезал? Из благодарности? — Хелье засмеялся. — Нет, не поэтому.

— Нет?

— Нет.

— А почему же?

— Заповедь есть такая.

— Заповедь?

— Ну конечно. Заповедь.

— Какая заповедь?

— Не убий. Это из Библии. Есть такая книга интересная. Фолиант такой.

— Я знаю, что такое Библия, — сказала Любава строго.

— Чего ж спрашиваешь?

— Потому что как-то странно.

— Что странно?

— Ты не зарезал его, потому что есть такая заповедь?

— Да.

Через двадцать шагов она спросила:

— Но ведь ты, вроде… воин? Бывший ратник? Не так ли?

— Вроде бы да. Впрочем, нет, ратником я никогда не был.

— Но сверд ты носишь.

— Да. Ношу.

— И в то же время говоришь, что есть заповедь, и ты ее, заповедь, чтишь.

— Чту.

— Всегда?

— Почти всегда. Бывает, что-то происходит помимо моей воли. И вообще я не ангел.

— Не понимаю я что-то, — сказала она серьезно.

— Да, это сложно, — согласился Хелье. — Я сам, честно говоря, не очень понимаю. Но я стараюсь. Это как с ревностью.

Помолчав, Любава все-таки потребовала разъяснения.

— Я знаю, что ревность — нехорошее чувство, — сказал Хелье. — Противное. Сродни зависти, наверное. Стало быть, был у меня друг хороший. Даже очень хороший. Однажды он мне жизнь спас. И еще кое-кому. Сам чуть не погиб при этом. А только стала одна… хмм… особа… хорла одна… ходить к нему домой. Повадилась.

Это было забавно. Попривыкшая и освоившаяся Любава чуть не засмеялась.

— А должна была ходить к тебе? — спросила она, делая серьезное лицо.

— Да, — серьезно ответил Хелье. — А что? Я ведь не урод какой. И происхождением я не хуже… а может хуже… не знаю, да и не важно это! И с тех пор я не знаю, что о друге моем думать. Неприятен он мне стал.

— А ты его видел с тех пор, как она к нему стала ходить?

— Нет.

— Не хочешь видеть?

— Он далеко.

— И она тоже?

— Да. Она тоже. Отстань. Ну так вот. Не знаю я, что думать. И что делать. Кстати говоря — с заповедью оно проще. Не убий — и все. А тут — не знаю.

— А ты ее до сих пор любишь?

— Тоже не знаю. Возможно.

Хелье посмотрел на Любаву, и ей пришлось отвести глаза. Отведя их, она вдруг увидела медведя. Медведь стоял возле дерева и с любопытством смотрел на путников.

— Хелье, — сказала Любава.

Хелье посмотрел.

— Не обращай внимания, — сказал он. — Мы его не трогаем, и он нас не тронет. Он просто так, наблюдает. Сытый он. Вот если бы медведица попалась с детьми, тогда дело плохо. А этот — пусть.

И действительно, медведь не пошел за ними, а заинтересовался какой-то белкой, или еще чем-то, шебуршащим в ветвях неподалеку.

Вскоре им попался ручей, и Хелье заставил Любаву, которая не хотела пить, напиться впрок.

— Неизвестно, когда будет следующий, — объяснил он наставительно.

Затем Любаве захотелось ссать, и она долго стеснялась и не решалась рассказать об этом Хелье. Но в конце концов потянула его за рукав.

— Мне нужно, — сказала она.

— Сколько угодно, — сказал он. — Не удаляйся от этого дерева. Я сейчас вернусь.

— Ты куда?!

— Сейчас вернусь. Не бойся. Я зайца заприметил.

Было ужасно неудобно и немного боязно. Хорошо мужчинам — им только порты приспустить да рубаху задрать. А тут присядешь, а кто-нибудь из кустов выскочит и хвать зубами за голый арсель. Впрочем, вокруг было спокойно. И Хелье вернулся почти тут же, как обещал — держа за уши убитого зайца.

— Ой, зачем ты его убил, — спросила Любава с сожалением. — Смотри какой он. Жалко его.

Хелье молча взял у нее свою монашескую робу, которую она все это время несла, соорудил подобие мешка, и сунул туда зайца.