Хольмгард

— Обозначено.

Оба засмеялись.

— Я серьезно, — сказал Ярослав.

— И я тоже. Нет уж, давай останемся.

— Да тяжело же. Каждый день какая-нибудь гадость случается, конца края не углядеть.

— А в Риме будет лучше?

— В Риме мы не будем связаны обязательствами.

— Не думаю, что это понравится моему отцу, — заметила Ингегерд.

— Он очень разборчив.

— Да, ты заметил?

— Ага. Но дело, конечно же, не в том, что ему нравится, а что нет, а в том, что…

— …не даст денег, а своих у нас нету. Можно, конечно, собрать десятину с прилежащих селений и с нею уехать. Но это будет как-то…

— По-финикийски, — подсказала Ингегерд.

— Да.

Они опять захихикали.

В дверь постучали.

— Вот, пожалуйста, — сказал Ярослав. — Нет покоя людям. Ладно, пойду я по делам. Надеюсь, скоро вернусь. Из дому без меня не выходи. Буду я скорее всего в занималовке, если нужно что. Валко-поляк по моей просьбе остался на несколько дней. Послушаем его сегодня вечером?

— Я все еще плохо понимаю по-славянски, — сокрушенно призналась Ингегерд.

— Я переведу, если что непонятно.

Холоп сообщил, что Жискар вернулся, привез Явана, и оба ждут возле дверей занималовки. Накинув домашнюю сленгкаппу, Ярослав спустился вниз, кивнул фавориту и казначею, и вежливо попросил казначея подождать. Яван поклонился с достоинством, нисколько не обидевшись.

— Да. Говори, — сказал Ярослав, когда они с Жискаром вошли в занималовку.

Жискар, против обыкновения серьезный, прикрыл дверь. Ярослав сел на ховлебенк.

— Видел я Детина.

— В яме?

— Нет, его держат в каком-то сарае рядом с баней.

— Тебе не помешали его увидеть?

— Нет. Против всяких ожиданий — нет. Мы переговорили, он назвал мне своего доверенного. Оказалось — Бескан. Занимается ростовщичеством, в основном. Детин написал ему письмо с просьбой выделить мне из текущих средств восемь тысяч гривен, и с этим письмом я пошел к Бескану в Кулачный Конец.

— Хорошо. Дальше.

— Бескан, оказывается, успел переговорить со старшим сыном Детина. Тот в свою очередь успел продать Бескану все.

— Все? Что — все?

— Все, чем владел Детин. Товары, ладьи, договоры, владения, все обращено в золото. Сделку устроил некто Нещук. За что и получил свою долю.

— То есть, имущество обращено в золото. А где золото?

— То-то и оно, что — неизвестно. Сын Детина куда-то его спрятал.

— Откуда ты знаешь?

— Я у него побывал. В доме Детина. Приняли меня, надо сказать, очень холодно. Сын говорил сквозь зубы, сказал, что пока он исполняет временные обязанности владельца, или что-то в этом роде, он не обязан давать знать каждому встречному, где хранится его имущество. Так и сказал — мое имущество. Предполагаю, что даже если Детина оправдают, денег этих ему не видать никогда. Репутация его навсегда испорчена, и куда бы он не поехал, во всех славянских землях она, репутация, будет за ним следовать. Я решил рискнуть и предъявил сыну письмо. Сын рассмеялся мне в лицо.

— Да. Дальше.

— На обратном пути мы с Яваном видели несметное количество варангов, шествующее в направлении, которое определяется словами — куда глаза глядят. Кто-то уже уехал в Киев, кто-то подался во Псков, кто-то уплыл по Волхову в Ладогу, рассчитывая перебраться к шведам. В Новгороде варангов осталось человек двести.

Ярослав положил локти на стол и сжал голову ладонями. Молчал он долго.

— Что ж, — сказал он наконец. — Наверное, это справедливо. Иди снаряжай ладьи.

— Сколько?

— Десять. Вечером отчалим.

— В каком направлении?

— В шведском, в каком же еще. Но, снарядив ладьи, возвращайся сюда. Я переговорю с Яваном, а затем уеду с ним в Новгород. Перед отъездом из этих краев я хотел бы сделать по крайней мере одно доброе дело. И я его сделаю, чего бы это не стоило. А ты, пока я не вернусь из Новгорода, будешь сидеть в спальне Ингегерд. И убьешь каждого, кто осмелиться открыть дверь в спальню. Вернусь я к вечеру.

— Позволь, позволь…

— Обсуждению не подлежит. Иди, и скажи Явану, чтоб входил.

Яван смотрел на князя бесстрастными зелеными глазами.

— Яван, ты говорил, что Нещук будет сидеть в яме до той поры, пока кто-нибудь не заплатит его долг казне. Было такое?

Яван изобразил на лице своем недоумение.

— Было?

— Было, — ответил Яван.

— Почему он не в яме?

— Он заплатил.

— Весь долг?

— Да.

— Откуда взялись у него деньги?

— Бескан дал. В счет сделки.

— Ты знаешь о сделке?

— Конечно.

— И ты ничего не предпринял, чтобы сделка не состоялась?

Яван поднял рыжие брови.

— Что-то я не помню, князь, чтобы мне вменялось быть при тебе спьеном или стражником. Да я, наверное, и не согласился бы.

Не подкупили ли его, подумал Ярослав. Бесстрастное веснушчатое лицо. Тонкие губы. Выражение лица по большей части участливое, но участливость эта явно деланная, ненастоящая. Но и не лживая, а так, желание понравиться, вписаться, быть одним из многих, быть своим. Не из корысти, а, очевидно, чтобы забыть прошлое. Вряд ли его подкупили. Владимир не стал бы рекомендовать кого попало.

— Сколько денег в казне?

— Три тысячи двести пятьдесят гривен.

— Где хранятся деньги?

— Не скажу.

— То есть как!

— Так.

Ярослав нахмурился.

— Уж не решил ли ты эти деньги себе присвоить?

— Нет.

— Но не скажешь, где они?

— Если тебе, князь, понадобятся деньги, хоть бы и все, я тебе их представлю в полчаса. Но чем меньше людей знает, где они хранятся, тем лучше.

— Даже я… э…

— Включая тебя, князь.

— А что, — сказал князь. — Это даже остроумно.

Яван поклонился.

— Священника Макария знаешь?

— Местной церкви? — спросил Яван. — Той, что в селении здесь, под боком?

— Да.

— Знаю. Пьяница.

— Да, водится за ним такой грех. Скажешь ему, где хранятся деньги?

— Чем меньше…

— Да, я понял. Но видишь ли, Яван, говорю тебе тайно… Придется нам на некоторое время уехать из этих краев. Я приглашаю тебя ехать со мной.

— В Швецию?

— Да.

— Что ж… — Яван улыбнулся. — Пожалуй. Сегодня?

— Сегодня к вечеру. Согласен?