Холодная песня прилива

— Световой люк в потолке — это здорово, — одобрил он.

— Да, — согласилась я. — Приятно, когда просыпаешься. Особенно в дождь.

Он что-то сказал, но в этот момент чайник на плите засвистел, и я ничего не расслышала. Я налила кипяток в кофейные чашки и пошла на поиски гостя. Карлинг тем временем вошел в спальню и любовался люком.

— Простите, не разобрала, что вы сказали.

Детектив слегка вздрогнул и обернулся:

— Да я просто… уютно тут у вас.

Мы с минуту постояли, глядя друг на друга. Мои джинсы валялись на полу у ног детектива, одеяло узлом завязалось на кровати.

— Дайте-ка я оденусь.

— Да-да. Конечно. Извините.

— Можете пока заварить кофе. Ладно?

Щеки детектива порозовели. Он протиснулся мимо меня и двинулся в камбуз, а я тем временем натянула джинсы и отыскала тонкий свитер, единственный, в котором я не выглядела старым мореходом.

— В туалет лучше не ходите, — предупредила я, возвращаясь в камбуз. — Унитаз переполнен.

— Вам приходится выносить контейнер? — спросил он, передавая мне кружку.

— Да. К этому быстро привыкаешь. А когда закончу ремонт ванной, поставлю унитаз с большим контейнером, чтобы не так часто сливать. Или биотуалет.

— Идиллия-то не без недостатков, — заметил он.

— Честно говоря, зимы я жду без особого энтузиазма. Тут бывает сильный ветер.

От звонка мобильного телефона я чуть было не подпрыгнула. Карлинг порылся в кармане, доставая сотовый, а у меня сердце выскакивало из груди.

— Детектив-констебль Карлинг. Хорошо… спасибо. Все в порядке. Пока. — Он отхлебнул глоток. — Они уже управились, — сказал он. — Вы тут как, ничего?

Я кивнула:

— Ничего. Спасибо, что посидели со мной.

— Это вам спасибо за кофе. В другой раз, надеюсь, вы мне все судно покажете. — На клочке бумаги он записал номер. — Позвоните мне, если вдруг что-то вспомните.

Интересно, полицейские всегда так говорят?

После его ухода, когда я захлопнула и заперла за ним дверь рубки, «Месть прилива» показалась мне очень большой и совсем пустой. Я смотрела на запертую дверь, прикидывая, что могло бы вновь заманить детектива сюда и стоит ли предлагать ему экскурсию по барже?

Так я постояла с минуту, не зная толком, чем заняться. Следовало бы поесть, но аппетит улетучился. Кофе остыл, и допивать не хотелось. Еще стоило бы поспать, но я понимала, что буду лежать и думать обо всем этом. В итоге я отправилась протирать панели в свежеотремонтированной каюте, убрала все соринки, чтобы краска легла ровнее. За работой включался автопилот, хоть передышка от мыслей. Я и радио включила, чтобы не слышать топота ног на понтоне. Чем они теперь заняты? Осматривают каждый уголок, ищут улики, фотографируют?

Мечта о судне перешла ко мне от папы. Чаще всего в его мастерской мы говорили об этом. Был неписаный и даже не высказанный вслух договор: делиться нашими планами только в нашем убежище, а то мама услышит — даст дрозда! Папа делился со мной самым заветным. Однажды, говорил он, купит судно, приведет его в порядок и поплывет по каналам и рекам. По всей Британии. Мы часами сравнивали преимущества различных судов, обсуждали, стоит ли покупать ржавый корпус и самим заваривать швы или же ограничиться внутренними работами. Папа листал журналы о яхтах и прятал их в ящике под верстаком, мы просматривали объявления в поисках судна своей мечты, но все ни на чем не могли остановиться. Мы щедро выделяли бюджет и сочиняли интерьеры. Я каждую неделю придумывала новое имя, но папа дал своему судну имя раз и навсегда: «Воплощение мечты». Я пыталась убедить его, что это чересчур напыщенно, однако он плевать хотел на мои доводы. Его мечта, ему и решать.

Мама отыскала журналы в тот первый и единственный раз, когда наведалась в мастерскую, — через два месяца после похорон отца. Она сожгла журналы на заднем дворе вместе с досками, из которых папа собирался сколотить комод.

Наконец панели у меня были отмыты до блеска, каюта пропахла влажной сосной, пол я тоже подмела и вымыла и только тут заметила, как тихо сделалось на понтоне. Я рискнула выглянуть из рубки. На парковке оставались полицейские автомобили, но ворота были закрыты, и все прочие машины и люди оказались по ту сторону. Кэмерон выгнал журналистов. Понтон был пуст, как ни в чем не бывало, и потихоньку приподнимался с приливом. Если в иле прятались какие-то улики, теперь они потеряны.

Я воспользовалась случаем сбегать к цистерне для отходов и вылить туда содержимое унитаза, а также ведра, которым я пользовалась ночью. Затем я вымыла и контейнер, и ведро и основательно отскребла душевую. Пакет с грязным бельем я отнесла в прачечную и сунула в машину, предоставив дело технике, а сама пошла принять горячий душ. Шланг хорошо послужил мне. Летом ничего лучшего и не пожелаешь, но стало холодать, и пришла пора заняться ванной. Скоро по вечерам будет темно, на верхнюю палубу вообще не высунешься.

Душ взбодрил меня, и, вернувшись внутрь, я решила заново приготовить кофе. После кофе наведалась к стиральной машине и переправила вещи в сушилку. С парковки меня окликнул стоявший на стремянке Кэмерон:

— Как ты?

— Вроде ничего, — ответила я. — Чинишь фонари?

— Ага. Кабель за что-то зацепился.

— Вот как?

Кэмерон спустился с лестницы и показал мне обрывок кабеля, который пришлось заменить. Как будто и вправду обмотался вокруг чего-то, весь перекрученный.

— Выходит, и записи с камер наблюдения нет? — угадала я.

Кэм покачал головой:

— С камерой все в порядке, от нее провод идет прямо в офис. Только свет вырубился, все остальное цело. Без света, само собой, на записи мало что разглядишь, но они вроде бы хотят попробовать.

Полицейские машины еще стояли на парковке — две штуки, но их пассажиры куда-то отлучились. На «Сувенире» и еще на двух-трех баржах зажегся свет. Солнце спряталось, ветер слегка усилился, из-за туч казалось, будто уже темно и скоро вечер.

Деревянные панели в каюте уже просохли, и я решила: если красить, так почему бы не сейчас? Я пошла в дальний конец коридора, откинула крышку люка. В трюме было темно и холодно. Куда-то подевался фонарь, который я обычно держала наготове у самого входа. С минуту я шарила в поисках, потом сообразила, что он так и остался на крыше каюты, где я уронила его ночью.

Я включила свет наверху, и его отблеска хватило, чтобы разыскать в пещере трюма банку с грунтовкой и кисточки в пластиковом пакете. Свет с палубы бил прямо в нос трюма, выделяя коробку в углу: МЕЛОЧИ ДЛЯ КУХНИ. В ту сторону я старалась не смотреть. Если не обращать внимания, глядишь, и вовсе забуду про нее. Однако стоило мне сгрузить краску на поднос и приняться за работу, как упорная мысль угнездилась в мозгу.

Надо избавиться от него. Избавиться от этого свертка. Дилану сто лет назад следовало его забрать. Недель пять-шесть, говорил он, максимум пару месяцев. Пять месяцев — право, уж чересчур. Здесь сверток оставлять нельзя. Если полицейские вздумают провести обыск по всем правилам, эту хрень найдут — и я окажусь по уши в дерьме. Я работала со страшной скоростью, огромными мазками швыряла краску на деревянную панель. Что-то пропускала, не прокрасив, а местами проходилась лишний раз.

В первую ночь на борту я лежала без сна в салоне — салон был тогда единственным годным для обитания местом — и перебирала все потайные уголки, все варианты. Требовалось супернадежное место, и притом рядом, чтобы я могла в любой момент проверить, все ли в порядке, убедиться, что никто не залез. Сухое местечко подальше от глаз, а то невзначай кто-нибудь наткнется. И я выбрала нос, самый дальний угол. Знать бы, как долго мне предстоит хранить этот сверток, я бы во время ремонта сделала заодно и тайник — пустое пространство за панелью, люк за обшивкой. Да что уж теперь говорить!