Холодная зона

Ресков покачал головой.

— Ты разве еще не поняла — ни при чем здесь национализм, нация, любовь к народу или к своей культуре. Разве у нас кто мешает любить свою культуру и развивать ее — да развивай сколько влезет. Даже навязываем в определенной степени — все языки СТК предлагаются в школе для изучения. Бред это все, Лийя. Я же рассказывал сколько раз — и у Гитлера было полно коллаборационистов из народов, которые считались неполноценными. И например, в бандеровском конфликте участвовали и русские националисты. Ну не бред ли — риторика вся антирусская, проклятые москали, кацапы — а русские националисты как свои. Это просто фашистская идеология. Фашисты любой нации могут отлично сотрудничать друг с другом.

— Они говорили, — вспомнила Ли, — что СТК возник не потому, что рабочие взяли власть. А потому, что русские имперцы все захватили и уничтожили великий Казахстан.

— Вот! О рабочих они и слышать не хотят. А их идеал — это на самом деле власть местной национальной элиты, и в конечном итоге — восстановление буржуазии, чтобы эта элита снова получила собственность и имела возможность делать прибыли. Конечно, большинство-то националистиков мелких этого не понимают. Они и вправду верят в нацию и прочий бред. Их пока можно переубеждать. А вот те, кто стоят за ними…

Ресков покрутил головой.

— Лийя, — сказал он, — то, что ты сделала — это… ну очень круто. Не то, что ты пострадала, конечно — это моя вина. А то, что ты фактически одна эту группу раскрыла. И бандеровца этого — главным-то, конечно, он был, а не Талгыт. Мы и связи его уже знаем теперь. Он бы раскручивал украинцев, но в нашей школе их меньше, да и у них еще с бандеровщины прививка, не любят они нациков. Поэтому он стал казахов раскручивать. Ты даже не представляешь, какая ты молодец. И как ты все правильно сделала, и это — в пятнадцать лет. Знаешь, если бы ты что-то сравнимое, да в твоем возрасте сделала в армии — тебе бы сейчас орден дали и по всей Евразии прославили. А так — никто не узнает, кроме нас и твоего личного дела. В дело все занесено, конечно, насчет этого не волнуйся. Это тоже такой аспект. В КБР ты можешь хоть из кожи вон вылезти, хоть какой подвиг совершить — узнают об этом только после твоей смерти, да и то далеко не сразу.

— Да мне все равно, — Ли едва шевелила губами, — какая мне разница. Зачем мне слава эта. Да и за что тут…

Она замолчала. Все это время — и даже сейчас, и особенно сейчас, ночами, когда подступала боль — она нисколько не гордилась собой. Ей было тошно. По-прежнему мерзко, противно. По-прежнему — ощущение грязи, в которую она вляпалась — и не отмыться.

Но самое главное, что теперь как-то стало понятно, что придется так и оставаться во всем этом. Другого пути нет.

Если хочешь хоть немного себя уважать.

— А я ведь тебя сначала в группу не планировал, — признался Ресков, — мы отбирали ребят по другим параметрам, ты вроде и не проходила. Ты больше наукой занималась, общественница, умница. Но у нас есть один выпускник, он сейчас курсант КБР. Чон Йунгбинх, ты его помнишь, конечно же. Мы с ним говорили об этом в Ленинграде, и он сразу порекомендовал тебя.

— Бинх, — вырвалось у нее.

— Хороший товарищ, дельный. Вот так ты и попала в группу. Ну теперь я, конечно, нисколько не жалею!

Ресков ушел, попрощавшись, а Ли еще долго лежала, глядя в потолок, переваривая услышанное. Выходит, всем этим она обязана Бинху.

И выходит, Бинх помнит ее. Уже почти не пишет — но помнит.

Смеркалось, как всегда, рано, в комнату вошел дежурный салвер Володя с торчащим панковским гребнем и подносом в руках.

— Хэй, привет раненым героям! — воскликнул он, включая розовый мягкий свет, — или поярче сделать? Угу. Ну-ка, покажи свой драндулет!

Он поменял растворы для вливания. Протер кожу над проросшими жилками какой-то дезинфекцией.

— В туалет не хочешь? Тогда давай жрать, и без разговоров! Ну-ка, ну-ка, — он легко передвинул Ли повыше, нажатием кнопки поднял головную часть кровати, — твои любимые, между прочим, бутерброды с лососем!

— Неудобно, — пожаловалась Ли. Здоровая правая рука тоже двигалась с трудом из-за помпы с лекарствами.

— А ты терпи, казак, атаманом будешь. Давай-ка ешь, кормить я тебя не буду, я же должен стимулировать твои ресурсы! И кстати, к тебе там еще одна притащилась. Они тебя замучили совсем! Ей зайти или пусть завтра приходит?

— Да пусть зайдет, — улыбнулась Ли.

Ужин она доела до половины. Дверь открылась, и в палату робко заглянула Карагёз.

— Здравствуй, — робко сказала она.

— Привет. Да ты заходи! — Ли насторожилась. Отодвинула подставку с едой — та мягко автоматически отъехала.

Карагёз села на краешек стула.

— Вот… это тебе, — стала доставать из сумки конфеты, яблоки.

— Спасибо, — Ли не знала, как говорить с Карагёз. По правде сказать, ей было неловко, — ну как там, в школе?

— Да нормально, — кажется, и Карагёз растерялась, — так нормально все…

Она сцепила в замок тонкие пальцы.

— Лийя, я… Я не думала, что все так плохо! Правда! — вырвалось у нее, — я не думала, что он такой! Что он способен… Ну, Петро. Я думала, ничего такого, ну мы там собираемся, разговариваем. Но что он будет стрелять… в тебя…

— Я тоже, честно говоря, не представляла, что все так плохо, — кивнула Ли. Карагёз смотрела на нее с жалостью, и эта жалость накатывала, как асфальтовый каток. Страшен был не сам факт ранения, боли — страшна вот эта ненависть, эти цепкие мужские руки, впившиеся в глотку, тяжелый ботинок в лицо. Он хотел уничтожить, раздавить ее. Вот что страшно. И она не могла ему сопротивляться — она гораздо слабее. Да и не умеет она сопротивляться, все эти спарринги, тренировки — это же в шутку, это спорт. По-настоящему она не только не убивала людей — даже не ударила никого всерьез.

А он — стрелял в нее, он бил насмерть. Ли чувствовала, что дальше не сможет жить с этим фактом. По крайней мере — жить, так как раньше. А как вообще с этим жить? И стоит ли?

Она сморгнула. Сжала зубы. Не время сейчас расклеиваться, потом порыдаешь.

— Ты знаешь, я… я когда об этом узнала, пошла к нашим… у нас в отряде Тинка председатель ячейки, ты ее знаешь, конечно. Я рассказала все. Мы думали сначала, что ты не выживешь. Так из больницы передали, что все очень плохо. Я думаю — ну как мы могли? Как мы этого бандита слушали — ведь это же бандит! Зачем мы все это делали? Это же глупо, глупо! Тина и сказала, что мы дураки, конечно, и из-за нас в тебя и стреляли. Но хорошо, что я хоть сейчас… Мухтар еще возмущался потом, а я ему говорю — ты сам занимайся этой ерундой. А я не хочу там, где людей надо убивать! И с бандитами какое-то дело иметь! Ведь как подумать, какую чепуху они несли все это время. И Тал тоже чепуху нес, а я, дурочка, к себе в персонал тащила.

Ли слушала, прикрыв глаза.

— Ничего, — сказала она, — ты не расстраивайся, Карагёз. Все будет хорошо, я тебе обещаю. Все еще в нашей жизни будет хорошо.

Глава одиннадцатая. Работа и личная жизнь

Прошло Рождество, мелькнул безрадостный Сильвестр с новогодним безумным салютом — небо все было раскуплено ведущими фирмами, и в нем плясали световые рекламные фигуры, узоры, надписи. Здесь уже практически не было места обычным самодеятельным ракетам и сполохам, хотя и они стали куда более изощренными, чем раньше.