Холодно-горячо. Влюбленная в Париж

— Может быть, когда-нибудь мне захочется получше узнать театр «Ноо», — ответила я. — Правда, сейчас у меня нет ни желания, ни терпения выносить его медлительность. Что меня действительно интересует — так это культура людей, живущих здесь. Мне остается лишь несколько месяцев на ее изучение, и я не хочу терять времени.

Клод больше никогда не приглашал меня в японские рестораны.

Позже я узнала от одного из моих соотечественников, что Клод нашел себе новую японскую девушку, которая знала по-французски не больше двух десятков слов и была похожа на хорошенькую японочку из «Семейного гнезда» Трюффо. Должно быть, он был счастлив.

В университете я по-прежнему не проявляла особого интереса к лекциям преподавателей — они были в основном молодыми людьми, немного нелепыми, но в сущности довольно милыми. Порой устраивали дискуссии для студентов, но в этих спорах никогда не ощущалось подлинной интеллектуальной близости.

Мое ощущение изолированности все усиливалось. Я наблюдала за другими студентами издалека. Большинство из них я знала в лицо, но никого по имени. Некоторые приходили на занятия каждый день и всегда сидели на одних и тех же местах; другие появлялись раз в неделю. Большинство одевалось в бесформенные, заношенные вещи, в стиле хиппи, который тогда все еще оставался популярным. Приходя, я здоровалась с теми, к кому успела привыкнуть. Мы обменивались несколькими дежурными фразами, и сразу же начиналась лекция. Это вызывало у меня облегчение: мне было в общем-то нечего им сказать.

Из-за холода и вечно пасмурного неба мною овладела апатия. Я заставляла себя ходить на лекции, но на спорт уже не хватало сил.

Однажды вечером, выйдя из университета после лекций, я наткнулась на Жюстину возле станции метро. Она спросила, как мое здоровье, — ее беспокоило мое отсутствие на волейбольных тренировках.

— Я так рада, что тебя встретила! Мне как раз хотелось пригласить тебя на одну вечеринку. Ты свободна завтра вечером?

Впервые она сделала мне такое предложение. Но вместе с тем ни словом не обмолвилась о том, что это будет за вечеринка.

— Это не просто праздник, — только и сказала она. — Нечто гораздо более познавательное.

Человек двадцать самого разного возраста — от двадцати до шестидесяти — теснились в маленькой двухкомнатной квартирке на рю де Рокетт, возле площади Бастилии. Несмотря на то что я уже знала, что это не праздничная вечеринка, меня все же разочаровала ее скудность: не было ни напитков, ни закусок — даже обычных соленых крекеров. Собравшиеся с абсолютно безмятежным видом переговаривались между собой. Жюстина представила меня седовласой женщине со спокойным выражением лица.

— Добро пожаловать, мадемуазель.

Была ли это хозяйка дома? Когда собрались все приглашенные, она села на небольшую подушку возле низенького столика лицом к стене. Остальные замолчали и тоже сели на пол. В тишине раздался долгий глухой звук. Я узнала его — это был буддистский деревянный барабан.

— Nanmyo Horen Gekyo, Nanmyo Horen Gekyo…

Седовласая женщина низким голосом распевала эту сутру. Другие, закрыв глаза, благоговейно шептали молитвы. Оказалось, речь шла о собрании буддистов.

— Жюстина, — прошептала я, — я не занимаюсь буддистскими практиками.

— Это не важно. Делай как мы, и погрузишься в медитацию.

Содержание молитвы заставило меня вспомнить об одной известной японской секте, чьей доктриной было: «Повторяйте молитву и будете спасены». Кто-то говорил мне, что эта секта начала распространять свое учение и в Европе. А если и было на свете нечто, что я ненавидела всей душой, так это религиозные секты!

Я ускользнула оттуда, как воровка, не обращая внимания на умоляющий взгляд Жюстины.

Глава 15

Токио, 1974

Март в Японии одновременно означает начало весны и конец учебного года. Как в каждом триместре, последняя неделя отводилась на экзамены.

С приближением этого периода прогулы Юнко стали хроническими. Однажды вечером я позвонила ей домой.

Оказалось, что Юнко беременна.

— Какой срок? — спросила я.

— Два с половиной месяца, примерно так.

— И ты все еще ничего не сделала?

— Я думала, это просто задержка, со мной такое случалось время от времени.

— А что говорит твой приятель?

— Он знает одного врача. С деньгами нет проблем, он за меня заплатит.

— А твоя мама в курсе?

— Нет.

Юнко сдала только половину экзаменов. Ее оценки были слишком неудовлетворительными для того, чтобы она смогла перейти в следующий класс. Чтобы избежать хлопот, связанных с пересдачей, семья Юнко решила отправить ее в католический лицей-пансион, расположенный вдали от Токио.

Шокированные этой новостью, другие ученицы не скрывали негативного отношения ко мне. Они знали, что мы с Юнко ходим каждую неделю в какое-то подозрительное место, и не сомневались, что встречаемся там не с самыми хорошими парнями. Юнко провалилась на экзаменах, тогда как я выдержала все; в этом было что-то подозрительное. Некоторые думали, что я жульничаю, но не могли открыто меня в этом обвинить за отсутствием доказательств. Все считали меня виноватой в дурном поведении Юнко и в ее проблемах с учебой.

Одним словом, у меня появилась репутация беса-искусителя. И я знала, что когда Юнко уедет, у меня не будет подруг.

Это недоверие, объектом которого я стала, лишь усиливало мое презрение. В любом случае эти девочки, слишком правильные и послушные, меня не интересовали. Я могла лишь игнорировать их, не желая иметь ничего общего с этим тупым стадом.

Наше общество состояло из людей, обладающих стадным инстинктом, которые безропотно принимали тоталитарные законы, не задавая лишних вопросов. Их менталитет ничуть не изменился с довоенной поры. Наши родители, жившие в период военного империализма, были готовы пожертвовать собой во имя чести нации. И даже тридцать лет спустя, несмотря на сильнейший шок поражения, люди по-прежнему признавали лишь коллективные ценности.

Мой бунт был направлен в первую очередь против моего окружения. Я хотела отомстить за себя всем тем, кто склонялся перед моралью социума и полагал, что обрел истинное счастье в собственном рабстве. В конечном счете все «сознательные» японцы стали моими врагами. Одна против всех, я молча объявила им войну.

Я довела эту игру до крайности: если они осуждают мои чувственные инстинкты, то я пойду еще дальше и откажусь от всех инстинктов.

Основным объектом уничтожения я сделала самый первичный, самый жизненный инстинкт: аппетит.