Холодный огонь

Картина не складывалась. Синие булавки обозначали места, где нашли тела, – полукругом на озере Уир, в двенадцати-шестнадцати ярдах от берега. Красные булавки указывали на места, где жертвы жили. Зеленые комиссар по памяти воткнул туда, где встретил нежить. Итог не утешал.

– Оно шляется по всему городу, – мрачно сообщил Бреннон псу. – Без всякой системы. Мерфи, Маккарти и отец Тайн принадлежали к разным кругам общества и едва ли могли пересечься где-то, кроме собора. Но по ночам там мог ошиваться разве что поп, так что…

– Вы отыскали Библию? – спросил консультант.

Раздражение Натана ослабло. Иногда Лонгсдейл был способен и к разумным вещам.

– Пока нет. Но я отправил на поиски всех, кого мог. Наша единственная зацепка – это место, где кто-то подобрал Библию. Там оно и напало. Возможно, тогда нам удастся выяснить, где же жертвы могли пересечься. Найти отправную точку.

Лонгсдейл промолчал. Склонил голову набок и принялся бессистемно водить пальцем по карте. Здоровяк следил за его движением с нарастающим интересом.

– Какой путь проходит ребенок от рождения до смерти? – вопросил консультант.

Бреннон чуть не приколол палец булавкой к собору.

– Что вы порете?

Пес поднял морду и уставился в лицо Лонгсдейла.

– Рождение, – меланхолично продолжал тот, – где-нибудь в подвале, с помощью пьяной повитухи. Крещение – тайком, под осуждающим взглядом священника. И смерть – чаще всего в ближайшей реке. Или озере.

Натан тяжело оперся кулаками о карту. Следы на снегу принадлежали ребенку.

– Разве дети не рожаются безгрешными?

– Дело в смерти, а не в безгрешности.

Натан прочертил извилистый путь по красным булавкам. Смерть в озере – крещение в соборе – место рождения? Допустим, отец Тайн крестил ребенка, а Маккарти мог иметь какое-то отношение к родам как бывший врач. Но при чем тут пивовар Мерфи? Ребенок родился в его доме? Зачат там?

– Кто же тогда четвертый? – спохватился Натан. – Отец ребенка? Или это Мерфи?

Консультант покачал головой.

– Нет, – пробормотал Бреннон. – Но тогда кто?

– Четвертый – аптекарь. – Лонгсдейл взял газету, зашуршал страницами и сунул объявлениями под нос комиссару. – Аптекари нелегально смешивают средства для абортов. Продают под видом «облегчающих микстур».

Комиссар стукнул кулаком по столу и сорвал с кресла сюртук.

– Финнел!

Дежурный галопом пронесся по коридору.

– Сэр?!

– Я – в дом Маккарти. Найди среди пропавших всех фармацевтов, аптекарей и их помощников. Пусть Риган сличит описания с нашей последней неопознанной жертвой. И досье на Маккарти ко мне, все, что найдете. Живо!

– Думаете, она замешана? – тихо спросил консультант.

Бреннон покачал головой.

– Не уверен. Но нелегальные аборты – это всегда крики, кровь и… отходы, – глуше добавил комиссар.

Ему доводилось брать с поличным тех, кто делал подпольные аборты, – и это были те редкие воспоминания, от которых Натан иногда просыпался в холодном поту.

– Аборт – это штука, которую сложно сделать незаметно. По меньшей мере, женщина будет кричать.

Лонгсдейл изучающе оглядел миссис Хьюз. Забившись в угол, она судорожно прижимала к себе детей; правда, на всю ораву ее рук не хватило, только на двоих. Остальные семеро сбились в кучку за спиной матери. Худая, замученная жизнью женщина, отметил комиссар. Она часто смаргивала слезы, губы у нее слабо дрожали; еще немного дожать и…

– Тут не аборт, что-то другое, – прошептал консультант. – Нет следов.

– Чего?

– Запаха.

– Кровь давно смыли.

– Не кровь. Такие места пахнут смертью.

– А тут вам не пахнет, – буркнул Бреннон и покосился на Здоровяка.

Пес, едва переступив порог дома, принял деятельное участие в обыске – уткнул нос в пол и стал вынюхивать. Полицейские почтительно не мешали. Собака методично обошла комнату и остановилась перед миссис Хьюз. Женщина сильнее прижала к себе детей. Здоровяк понюхал пол у ее ног и потянулся носом к подолу.

– Уберите его! – взвизгнула миссис Хьюз.

– В чем дело? – поинтересовался Бреннон. – Боитесь собачек? Или пол недотерли после аборта?

– Господи, о чем вы говорите?!

– Мы проведем опрос соседей. Они-то расскажут, как часто сюда приходили незнакомые женщины. И уж не сомневайтесь, все ужасы распишут в красках.

– Боже мой, да какие женщины? Какие ужасы? О чем вы?!

На щеках женщины проступили красные пятна. Один из младших детей зашмыгал носом и заревел.

– О воплях, – невозмутимо продолжал комиссар, не сводя с нее тяжелого взгляда. – Об окровавленных тряпках. Об отходах, в конце концов. Где вы их закапывали, кстати?

Миссис Хьюз побелела и привалилась к стене: ноги уже ее не держали.

– Н-неправда, – пролепетала она.

– Сэр, – в комнату заглянул полицейский, – прислали досье на Маккарти.

Комиссар взял неожиданно увесистую папку, и она раскрылась сама там, где была вложена еще одна папка, потоньше. Бреннон прочел название и поднял глаза на супругу пристава Хьюза.

– Ваш домовладелец, мэм, двадцать восемь лет проработал врачом в муниципальной больнице для бедных. Думаю, он знал, с какой стороны засовывать щипцы.

Лонгсдейл выхватил у комиссара папку и принялся быстро листать. Миссис Хьюз всхлипнула, закрыла лицо передником и залилась слезами.

– Послушайте, – зашипел консультант, – здесь дело не в этом!

– А в чем?

– У нее самой девять детей! Она не стала бы делать аборты другим!

– Еще как стала бы. Чужие – это не свои. С год назад мы повесили одну дамочку, у которой было шестеро своих чад, однако при этом она восемь лет вычищала нежелательных детей.

– Но сами подумайте – жил бы Маккарти в одном доме с девятью детьми, если бы так их ненавидел? Его комнаты на втором этаже…

– Дело не в ненависти, – Бреннон забрал папку, – а в наживе. Сколько они вам платили, миссис Хьюз?

Плач женщины перешел в судорожные рыдания.

– Забирайте, – кивнул полицейским Бреннон. – И позовите кого-нибудь из соседок, пусть присмотрят за ее выводком, пока супруг не вернется.

– Не-е-е-е-ет! – взвыла миссис Хьюз. – Нет, ради бога! Я расскажу, только, пожалуйста… Мои дети! Ох, боже, боже!..

– Я же говорю, чужих не жалко, – пожал плечами комиссар. – Только своих. И то не всегда. Отведите ее в какую-нибудь комнату и присматривайте, чтоб не сбежала.