Холодный суровый Кэш

Однако одного взгляда на ее покрасневшие глаза и дрожащие губы хватило, чтобы ясно понять: она на грани срыва. И, черт возьми, в этом я разбирался также хорошо, как и в музыке – внутри незнакомки все разваливалось на части.

– Ты едешь в вестибюль? – спросила она. Ее глаза, казалось, мельком оглядели меня, а затем девушка уставилась на панель с кнопками.

Она втянула в себя воздух, и мне стало интересно, как кто-то столь маленький мог иметь такие большие легкие. И как некто настолько миниатюрный занял так много места в почти пустом лифте.

Все в ней привлекало мое внимание.

Я кивнул, загипнотизированный ничем не прикрытыми бушующими эмоциями на нежном лице – ее вздернутый нос, мягкие скулы и мокрые от слез ресницы. Несмотря на то, что я смотрел на нее всего пять секунд, мне показалось, что она словно соткана из той же материи, что и музы.

– Да, в вестибюль.

Я чувствовал себя так, словно той дерьмовой фотосессии, с которой только что ушел, никогда не было. Или же, войдя в этот лифт, я очутился в альтернативной реальности.

В которой мой спятивший разум не имел больше никакого значения.

– Тогда у нас все в порядке, – произнесла девушка. Ее голос был мягким и приглушенным. Словно она не доверяла чему-то – либо словам, либо силе самого голоса.

На панели засветилась буква «В», и лифт стал спускаться с восьмидесятого этажа.

– Ты уверена, что все в порядке? – спросил я. Ничего не мог с собой поделать. Я привык всех спасать. Оберегать. Склеивать.

Какого еще черта я так долго пробыл с Джиной? Просто был уверен, что мой уход разрушит ее.

Вместо этого пострадали мы оба.

Я остался ни с чем.

Вера в людей – гребаный обоюдоострый меч, который слишком часто падал у меня из рук.

Но, черт побери, в эту минуту я осознал, что доверюсь этой девушке.

Ее темные ресницы окаймляли серые глаза, в них стояли слезы, заставлявшие незнакомку выглядеть так, словно она вот-вот сломается. Будто все внутри нее в любой момент готово разбиться и упасть.

Я не мог отвести от нее взгляд.

Но она не замечала этого. Ее глаза были сосредоточены на ряде кнопок, указывающих, что мы приближаемся к земле и скоро сможем поставить ноги на нечто более твердое.

Однако то, чего я действительно желал – схватить ее и унести в какое-нибудь безопасное место, поскольку у меня было плохое предчувствие, будто девушка может причинить себе боль.

– Может, тебе что-нибудь нужно? – я шагнул к ней и, клянусь, ее тело подалось мне навстречу, как если бы мои слова были именно тем, что ей требовалось.

– Мне нужно выйти наружу, – ее слова прозвучали тихо, будто она задерживала дыхание. – Думаю, у меня паническая атака.

– Это не атака, – глядя на нее, я сопротивлялся желанию оттянуть назад ее волосы и впиться в розовые, чуть раскрытые губы. Дерьмо, я никогда не испытывал подобного прежде – мгновенное влечение и абсолютная необходимость защитить стоящую передо мной девушку.

– Разве? – насупившись, спросила она. – Ну, я и правда сейчас напряжена.

Может, она сейчас буквально разваливалась на части, но испытывала вовсе не тревогу, и я пытался ей это объяснить.

– Тебя не трясет, никакой гипервентиляции или психоза, – однако говоря все это, я задавался вопросом, как, черт возьми, думал рассказать ей о том, что она чувствует.

Девушка удрученно фыркнула.

– На самом деле, я напугана.

Я посмотрел на полоску света, мелькающую в дверях лифта. Мы быстро спускались, минуя шестидесятые этажи, а потом и сороковые.

Мне пришлось сдерживать улыбку. Когда расстраивалась Джина, она становилась силой, с которой приходилось считаться. Могло случиться что угодно – от разбитых окон до брошенных слов, жалящих сильнее удара.

С этой же катастрофой, по моему опыту, справиться было гораздо проще.

– Я бы не назвал это панической атакой или же приступом гнева.

– О, да? – спросила она. – А как бы ты это назвал?

Двадцатый этаж.

– Ты в разладе с самой собой, – произнес я. – Может, у тебя был дерьмовый день или же это экзистенциальный кризис ^[1] , но паника? Я бы так не сказал.

1

Экзистенциальный кризис – состояние тревоги, чувство глубокого психологического дискомфорта при вопросе о смысле существования.

Она потерла глаза, сморгнув с них слезы, и посмотрела на меня более внимательно.

– Ты что, психотерапевт?

Я прикусил губу. Дерьмо, я вовсе не был психиатром. Мне пришлось выучить весь этот бред в тюрьме, когда меня заставили брать уроки по управлению гневом в рамках «реабилитации» или чего-то в этом роде.

Кто я такой, чтобы говорить хоть что-то этой девушке?

Но я бы поклялся, что она хочет именно этого. Чтобы я рассказал ей, что будет дальше. Девушка сглотнула, все еще смотря на меня замутненным взглядом, словно умоляя вытащить ее из этого тоскливого дня.

Ох, черт, я достал бы этой девушке и солнце, если бы она захотела.

Лифт остановился.

Мы спустились в вестибюль. Двери открылись, и мы вышли, пройдя между толпившимися людьми.

Я смотрел на свою незнакомку, пока она осматривала вестибюль и стеклянные двери в двухстах футах от нас. Я не думал, что девушка сможет справиться с этим самостоятельно.

Она посмотрела на меня и поджала губы, словно потеряшка, которая хотела, чтобы ее нашли.

Я взял ее за руку.

– Пойдем, подышим свежим воздухом, – произнес я.

Она не стала сопротивляться.

ГЛАВА 4 Эванжелина

Его рука оказалась мягче, чем я предполагала. Он держал мою ладонь, ведя через вестибюль к дверям.

У меня просто не было времени все обдумать.

Но я знала: даже если бы мне дали это время, мое решение бы не изменилось. Я бы позволила этому мужчине отвезти меня куда угодно.

Может, тут сработал случай правильного места и правильного времени, или же здесь крылось нечто большее. Может, все было абсолютно верно. Мне нужен был кто-то, способный вывести из ловушки этого здания и моего удушающего отца – а потом этот мужчина вошел в мой день и увел меня за собой.

Именно этого я и хотела.

Когда еще я получала то, чего желала? Никогда.

И вот он здесь. Мужчина, чьи голубые глаза напоминали мне дышать, поскольку я не хотела умирать, прежде чем заговорю с ним.

О, и о чем же мы стали говорить? О моих проблемах управления гневом и панической атаке. Уверена, это всегда его заводило... Он явно не испытывал ни с одной девушкой ничего подобного.

И, оу. Просто «оу», поскольку моей ладони в его руке стало так тепло. Так комфортно это ощущалось. Так правильно.