Хор
Шрифт:
Последнее стихотворение было предложено выбрать наугад.
«Я буду выбирать!..» – резко сел Ларс.
«Не-e-eт, я-a-a!!» – заскулил Фред и, видя, что отец колеблется, запустил в брата подушкой.
«Раз вы еще не научились уступать, – Андерс подошел к книжной полке, – придется, видно, выбирать мне самому».
Он вытащил книжку, зажмурил глаза, раскрыл наобум страницу и ткнул пальцем.
«Что там, что?!» – братья попытались заглянуть в книгу. Андерс, прикрывая страницу ладонью, вслух прочел:
Solomon Grundy,
Born on a Monday,
Christened on Tuesday,
Married on Wednesday,
Took ill on Thursday,
Worse on Friday,
Died on Saturday,
Buried on Sunday.
This is the end
Of Solomon Grundy.
«Married –
«Да, – сказал Андерс. – А остальное – понятно?..»
«Да», – сказал Фред.
«Ничего тебе не понятно», – огрызнулся Ларс.
«Тебе самому непонятно!!. – выпалил Фред. – Wednesday – это среда,
Sunday – воскресенье, Thursday – четверг…»
(«Вот, полюбуйся! – озлился на себя Андерс. – Надо с ним больше заниматься спортом! Может быть, у него есть способности к спорту?..»)
«А давай перевeдем на нидерландский», – предложил Ларс.
«Соломон-Мельник…» – неуверенно, в шутку, начал Андерс.
«Рожден в понедельник!!» – мгновенно подхватил Ларс.
Фред растерянно закрутил головой: он не был готов к словесному состязанию.
«Во вторник – крестился…» – наконец мрачно выдавил он.
«А вот и не в рифму!!» – победно заорал Ларс.
«Дальше будет в рифму, – успокоил его Андерс. – В среду – женился…»
Дети захохотали от удовольствия.
«В четверг – заболел…» – пробубнил Ларс – и тут же сморщил нос, показывая, что понимает недостаток этого варианта.
«Ага, у тебя у самого не в рифму!!» – злорадно заверещал Фред.
«Все в рифму, – успокоил Андерс. В этой жизни – все в рифму. – В пятницу – совсем ослабел…»
«Ура-а-a!!» – заорали братья…
«Сейчас опять будет не в рифму», – после маленькой паузы признался Ларс.
«Да ты же видишь: не в рифму в этом мире не бывает! – сказал Андерс. Kак там у тебя?..»
«Я не знаю… – смущенно сказал Ларс. – Я не знаю, как лучше… В субботу… В субботу… В субботу – приказал долго жить!..»
«Это что?» – спросил Фред.
«То! – сказал Ларс. – Бабушка Анна, мамина мама, приказала долго жить, помнишь письмо?»
«A, это…» – протянул Фред…
«В воскресенье – его повезли хоронить», – честно перевел Андерс.
«А как лучше перевести “This is the end of Solomon Grundy”? – спросил Ларс. – Надо по рифме, чтоб было в конце “простить”, “любить”… но не подходит по смыслу… Да, па?»
«Такова была Мельника глупая прыть», – сказал Андерс.
«Что это – прыть?» – спросил Фред.
«Скорость, – сказал Андерс. – У него была высокая скорость жизни».
«И его оштрафовал полицейский?» – хихикнул Фред.
«Дур-р-рак ты! – вдруг побагровел Ларс. – Это совсем не смешно».
«А по-моему, смешно», – из вредности сказал Фред.
«Нет, не смешно! – повторил Ларс. – А ты, папа, как думаешь?»
«А, по-моему, смешно», – сказал Андерс.
Он поцеловал детей, погасил свет и вышел из комнаты.
12.
После инфаркта Андерс отправился восстанавливать силы в Шотландию. Такова была настоятельная рекомендация Брендона Спрея, семейного врача. Для своей практики он, втайне этим гордясь, выписывал несколько международных медицинских журналов – по проблемам кардиологии, невропатологии, ревматологии, психиатрии; в одном из них, английском, было сказано, что микроклимат некоторых частей Шотландии, с ее холмами и
цветущим вересковыми растениями, прекрасно восполняет энергию истощенных нервов.По совету жены, которая отдавала должное мечтательной («какой-то не стопроцентно голландской») натуре Андерса и где-то видела убедительную рекламу, он снял номер в недорогом пансионате километрах в двадцати от Эдинбурга. Пансионатом оказался маленький, очень уютный – и, кстати сказать, недавно отреставрированный – замок XV-го века, живописно розовевший меж береговых скал богатой форелью речушки Северный Эск.
В один из дней, запомнившийся Андерсу до конца его жизни, он пошел прогуляться – и забрел довольно далеко.
…Андерс шел вдоль шоссе, что пролегало в полях, когда вдруг понял, что потерял дорогу. Он не расстроился и не смутился, поскольку догадался, что просто делает круг, и решил не возвращаться к точке, из которой, видимо, взял неправильное направление, а просто подойти к пансионату с другой стороны. И продолжил свой путь.
Был очень солнечный день, первое мая. Стояла любимая погода Андерса: солнечная и нежаркая. Синее небо было не лаково-голое, не анилиновое, не бесприютное, а мягкое, словно одомашненное, словно лениво дремавшее меж рубенсовских облаков, меж бокастых и добрых рубенсовских бабищ, лежавших на свадебных своих перинах; яркое солнце было не палившее, а только веселое, будто нарисованное ребенком, – и свежий, прохладный, даже холодный ветерок убавлял, убавлял, убавлял, убавлял – с каждым шагом – груз нажитых лет. В сравнении с превратным поведением апрельских лучей, световые потоки юного мая обнаруживали новое качество: надежность. Весна решительно закончила отношения с капризным апрелем и демонстративно предпочла ему более зрелого соперника.
Голубой ветерок по-ребячьи теребил рубашку, причем Андерс постоянно чувствовал ласковую природность ее материала и словно бы возрожденную молодость своего тела. Поля были огромны, именно огромны, совсем не такие, как в его стране, то есть неоглядны – и вдобавок восхитительно разнообразны: почти через каждую сотню шагов то слева, то справа на горизонте всходила новая череда пологих холмов с россыпью деревушек у подножий и на склонах, и даже отдаленно расположенные земли разворачивали напоказ щедрые свои телеса – зелено-голубая планетарная ширь, все более расширяясь, расправляясь, набухая, распирала существо Андерса телячьим, бычьим напором жизни, он готов был уже лопнуть в этом все прибывавшем блаженстве, но продолжал глотать и глотать плотный поток ветра, чувствуя себя счастливо затерянным в мире, где небеса безбрежны и где полно места для всех, а любой фут земли прочен, пригоден, уютен – живи, Андерс, живи!
Для вереска было еще рано, он зацветал здесь в июле-августе, зато сейчас, в альпинариях садов и по склонам скудных прежде
холмов – везде, словно в тайном сговоре с давно обещанным счастьем, – пылала матово-чистым цветом щедрая шотландская эрика: на фоне темно-зеленых и светло-зеленых листьев – по-детски нарядно, наивно и празднично – красовались белые, розовые, лиловые, пунцовые кисти соцветий…
Андерс шел той стороной дороги, которой ходят на материке, то есть стороной встречного транспорта, но здесь, на острове, все было наоборот: иногда огромные грузовики с грохотом выныривали именно из-за его спины, это было странно, как-то совсем не с руки, но Андерс не решался перейти дорогу, чтобы этим бытовым действием нечаянно не разрушить то чудесное – по-нездешнему хрупкое, – что можно было бы назвать внезапным забросом его, Андерса, в какое-то иное пространство. (Или просто: счастьем.)