Хорёк

И вы знаете: дело-то пошло! Разработав себе легенду, я придумал текст, который следовало гнусавить по ходу движения. Смертельно больная мать, сам я – инвалид с детства, а тут ещё и нищенские пенсии, явно не успевавшие за дико взлетавшими ценами. Мой дикий лепет – с некоторыми натяжками – был недалёк от правды, да и кто бы проверил мои искренние от голодухи слова: я на самом деле выглядел очень убедительно, и если бы не наплыв конкурентов, то мои дела могли пойти совсем хорошо.

Помню, как первый раз я вышел на промысел: хмурый осенний день, хмурые физиономии вокруг, толкотня и давка в метро, и я, продирающийся с пакетом сквозь каверзное многоголосие. Я гнусавил не слишком убедительно, но меня всё равно замечали и бросали время от времени в плотный целлофановый пакет монетки и бумажки. Жалкая пришибленная фигурка – то ли подростка, то ли карлика – вызывала жалость, прежде всего у женщин, к которым я и обращал прежде всего жалостный посыл. Помогите же бедному несчастному недоноску, сделайте его чуть счастливее и богаче!

В тот первый заход я насобирал прилично: трёхчасовое блуждание принесло немного больше, чем мать зарабатывала за целый день бултыханий в раковине с грязной посудой. Я даже хотел похвастаться, только неизвестно ещё, что сказала бы мать. Собранные монетки и бумажки требовалось как-то пристроить, придать им нормальный облик, так что всё было совсем не так просто и безоблачно. Через пару дней я нашёл выход: я договорился с одной знакомой, работавшей кассиром, что буду менять у неё мелочь на нормальные купюры, отстёгивая процент. Главное – чтобы было что менять!

Так – тихой сапой – я стал профессиональным попрошайкой. Но если вы думаете, что дело это простое и примитивное – то зря. Вы просто представьте: сколько надо сил, чтобы каждый день по несколько часов ходить по вагонам метро и просить милостыню. И просить так: чтобы давали! Тут не каждый здоровый выдержит, а если учесть мою реальную дохлость и хилость: это было очень непросто!

Потом: есть такое выражение, что кто рано встаёт, тому, кажется, кто-то что-то подаёт? Не замечал такого: хмурые сонные лица совершенно не располагали к излишней благотворительности, и в ранние часы совсем немного удавалось насобирать. Так же как и вечером – в час пик, когда огромный город приходил в движение. Огромные шумные толпы могли достать кого угодно! Ну, представьте себе кучу консервных банок, набитых шпротами под самую завязку, и мчащихся под землёй со страшной скоростью. Выглядело зрелище примерно так, и судьба мелкого карапета, лавирующего среди шпротин, была совсем незавидной. Так что лучшим временем становилась середина дня, когда далеко не все шпротины спешили по делам и могли оглядеться и внять мольбам одинокого жалкого попрошайки.

Занимался ли я заодно досмотром чужих сумок и карманов? Ну, вначале нет. Вы не забывайте: я ведь только освободился, и получить второй срок сразу после первого: было бы просто глупо и непрактично. В конце концов: мне требовалось освоиться после полуторагодичного отсутствия, привыкнуть к ритму жизни. Ну и мало ли какие новации могли появиться в моё отсутствие?

Поведение ментов, замашки бандитов, новые магазины и супермаркеты: это ж всё постоянно менялось, и чтобы не вляпаться, приходилось изучать заново. Ну, в новых элитных магазинах появились видеокамеры, так что обжуливать теперь следовало не только окучиваемого терпилу, но и местную охрану. Охрана была, конечно, та ещё, но даже с нею требовалось держать ухо востро и не упускать из виду. Помню, как-то раз – в самом начале – попробовал я стянуть шоколадку в одном таком универсаме (не платить же за неё я должен был, в самом деле?!), причём я умудрился даже оторвать этикетку, но на выходе меня уже ждали. Охранник с укоризненным видом просто попросил оставить на прилавке то, что я так неаккуратно запихнул под куртку, что мне и пришлось сделать. Так что универсам по понятным причинам я стал обходить стороной, в других же местах – прежде чем дать волю лапкам – я уже внимательно оглядывался, и при малейшем намёке на слежку просто уходил, ничего не делая.

Хотя сама идея – тянуть вещи из магазинов, дававших такие широченные в данном смысле возможности – выглядела плодотворной. Шоколадка в одном месте, апельсин – в другом, пара жвачек – в третьем. Так можно было неплохо прожить, соблюдая, разумеется, максимальную осторожность и не зарываясь в сомнительных ситуациях. Я сразу понял, что с охранниками в таких магазинах можно договориться: не стали бы они сдавать ментам мелкого воришку за какую-нибудь ерунду, а просто не пустили бы в следующий раз, встретив у входа хитрым злобным оскалом. Так что время от времени – чтобы не тратиться на обычные сладости или фрукты – я совершал вылазки в такие места. Хотя не только туда: вы бывали когда-нибудь на огромных рынках, где продаются еда, одежда и прочая хрень, что свозится со всех концов света? У вас здесь таких больших наверно нету, в Москве же окопались такие барахолки, которые можно облазить только за полдня, если хватит, конечно, сил и желания. Так вот: можно было – даже не воруя – вполне прилично прокормиться там.

Это же просто: на таком рынке – при обилии продавцов – многие вещи дозволяется пробовать, что я и делал постоянно, когда оказывался там. Идёшь так бывало между рядов, со всех сторон призывно зазывают, и ты деловито обращаешь благосклонное внимание то на розовощёкие яблоки, то на спелый виноград, то на истекающие соком дыни. Много я бы сейчас отдал, чтобы снова оказаться там, где я липкими от сока пальцами брал очередной кусок и заглатывал его, как и предыдущие, мирно уже сложенные внутри желудка! Тем более что возникали и другие возможности для заработка, и не только обычное для меня и традиционное обшаривание чужих сумок и карманов.

Какие? Ну, однажды познакомился я на одной барахолке с лохотронщиками, бомбившими местных простаков. Им – двум крепким сильным ребятам – как раз требовался помощник, такой как я, которому следовало скидывать добычу. Что они делали? Ну, у них было заготовлено несколько вариантов, напёрстки там всякие и лотереи, самый же интересный из них выглядел примерно так. Тогда ведь уже многие слышали про лохотрон и опасались, так вот именно на этом они и строили свой сценарий. Ребята спрашивали какого-нибудь прилично выглядящего мужика: не хочет ли тот немного заработать, полтинник или сотню. Доверчивые соглашались: ничего ведь особенного делать не требовалось. Им надо было просто создать ажиотаж, привлечь внимание, чтобы уже на такую наживку клюнул настоящий лох. А сделать это предлагалось с помощью нехитрой карточной игры, то есть даже не игры, а так. Просто одну карту из колоды тянул игрок, а вторую ведущий, знавший, разумеется, что у него там в каком порядке сложено, вытянувший же старшую карту выигрывал. И мужику выдавался на это дело полтинник, который он тут же первым ходом и удваивал.

Организаторы суетились и показывали мужику – вот видишь, сейчас лохи-то и набегут! – отыгрывая тем временем и один полтинник, и второй, и заставляя мужика доставать уже свои деньги, тут же просаживаемые, и когда до него наконец доходило – что лох именно он и есть – то наступала моя очередь. Мужик ещё качал права и рвался в бой, а быстро и незаметно скинутая мне добыча болталась уже далеко от места действия, и шансов вернуть её и наказать лохотронщиков у мужика не было никаких.

Он ведь вступил в игру? – вступил, так что какие претензии могли возникнуть у глупого доверчивого терпилы к организаторам? Смотреть надо – куда вляпываешься, никто ведь не заставлял его тянуть карту, ну а бесплатный сыр бывает сами знаете где.

Хотя мужик мог оказаться наглым и упорным: тогда приходилось уносить от него ноги. Ну, отбиться от одного терпилы – если он не профессиональный какой-нибудь там боксёр, к примеру: это они могли запросто. А потом разбежаться в разные стороны. Менты? А что менты: мы им регулярно процент отстёгивали, так что у ментов к нам точно никаких вопросов не возникало. В-общем, пяток таких лохов за день обстрижёшь – и париться ни о чём не надо!

Да, так вот: после знакомства с лохотронщиками я уже совсем без охоты занимался попрошайничеством. Это ж несравнимо: полдня мучений и унижений – с одной стороны, и несколько не самых сложных операций, когда я просто прогуливался по рынку и принимал добычу – с другой. Тем более что однажды я нарвался. На конкурента? Если можно так сказать, но там возник не конкурент, всё оказалось намного сложнее. Просто однажды я натолкнулся в поезде на инвалида, который действительно был моим конкурентом и выразил явное недовольство моим появлением, а когда я закончил день и плёлся домой, то меня уже ждали… Другие инвалиды? Если бы: тогда я наверняка смог бы отбиться или просто убежать. От тех же типов, что грубо схватили меня и поволокли в глухое место, сбежать было невозможно. Цыгане, ими оказались цыгане, как я узнал потом, державшие гнусный промысел под полным контролем и не допускавшие к нему посторонних. Я как-то ещё удачно проскакивал мимо них: месяцев семь или восемь я пасся на той территории, которую они считали своей заповедной зоной, пока наконец меня не обнаружили и не взяли в оборот. Бежать? Как я мог убежать от двух сильных жилистых мужиков, один из которых крепко держал меня, позволяя другому мутузить моё тело, лупя кулаками и по лицу, и в грудь, и в живот. У меня до сих пор есть следы: видите шрамчик на левой скуле? Старая память об особо сильном ударе, после него кровь так и брызнула во все стороны, а я закричал диким зверем, и сам, как припёртая в углу крыса или хорёк, бросился в атаку. Только это, возможно, спасло меня тогда, потому что после я слышал разные истории о цыганах. Они могли и убить, и искалечить, и заставить потом изуродованного ими человека – в инвалидной коляске с отрубленными руками или ногами – собирать для них жестокую дань. Вполне возможно, что для меня готовилось тоже нечто подобное, но дикая ярость спасла. Я смог вырваться и выхватить спрятанный в кармане нож, чего они явно не ожидали, и, держа открытое лезвие прямо перед собой и отгоняя мерзавцев, я выбрался туда, где ходили люди и было достаточно безопасно.

Так что больше я туда не совался: сами понимаете, после такого предупреждения только сумасшедший стал бы продолжать нелёгкое неблагодарное занятие. Мать же об инвалидных делах так и не узнала: я рассказал ей однажды, что подхалтуриваю на рынке, и она мне даже поверила, особенно когда я стал носить домой продукты. Уж предметам-то материальным мать верила всегда, тем более что я не жалел денег и покупал то, чего мать на работе достать никак не могла: приличную колбасу, шоколадные конфеты или предмет её самых горячих желаний: не потерявшую свежести копчёную или солёную сёмгу.

VI

А вот и вы, здравствуйте! С нетерпением ждал вас сегодня. Почему с нетерпением? Во-первых: сказать вам спасибо. Вчера на обед давали курицу: да-да, как давно уже я не пробовал хрустящей шкурки, сочной нежной мякоти и костей: добираясь до костного мозга, я давился и чуть не проглотил пару твёрдых острых кусочков кости, и если бы это случилось, то неизвестно, что сталось бы со мною. Курица, наверно – ваша забота? – а то здесь ведь разносолами не балуют, не то что где-нибудь на Западе. Там, как я слышал, в тюрягах вполне нормальная съедобная кормёжка, и очень даже разнообразная. Я же только вчера почувствовал себя человеком после постной баланды, обычно насыпаемой или наливаемой здесь в миски. Если каша какая-нибудь геркулесовая – то вся в чешуйках, а суп: с гнилой картошкой и морковкой. Претензии же не принимаются: жри что дают, иначе ходи голодный. Да с нами и не считаются: мы же для охраны все смертники, получившие временную отсрочку, так что какие права могут быть у таких людей?