Хороший человек

От всего этого хозяйка расхворалась, но о причине болезни мужу не сообщила, так как он был человек справедливый и наверняка сказал бы, что так ей и надо. Хозяйка, в сущности, должна была благодарить Мадлу за то, что спасла ее от выволочки да еще ухаживала за нею, пока та болела, но хозяйка не считала нужным благодарить прислугу за что бы то ни было или проявлять по отношению к ней тактичность. Она считала это унизительным для себя. Даже детям позволялось разговаривать с Мадлой только о необходимом. Мать постоянно твердила им, что разговаривать с прислугой неприлично, что, кроме грубых слов, они от нее ничему не научатся.

В доме все было на немецкий лад, только вторая прислуга была чешкой да хозяйка немного говорила по-чешски. Пани Катержина думала, что таким образом Мадла быстрее научится говорить по-немецки, и надеялась, что хозяйка ей в этом поможет, но та лишь вначале объяснялась по-чешски, чтобы Мадла ясно поняла, чего от нее хотят. Как только Мадла немножко стала понимать по-немецки, хозяйка ей по-чешски слова не сказала, а если бывало девушка засомневается, так ли она поняла, хозяйка тут же ей говорила:

— Уж и этого запомнить не можешь, тупая чешская башка!

Вот такую школу проходила Мадла.

Иногда она подумывала, а не поступить ли как та служанка — собрать вещи и уйти. У нее иссякало всякое терпение. Чувство собственного достоинства и оскорбленная национальная гордость, о которых она не задумывалась дома, толкали ее на это.

Обычно, когда она вечером ложилась спать, ее одолевали раздумья. «Боже, — спрашивала она, — почему хозяйка ругает чешек так, словно их не мать родила, будто им не светит солнце, а бог не отец им? Почему она бранит нас, словно мы хуже других?» Так изливала она богу свою душу, но ее неискушенное сердце, искреннее по отношению к каждому, понятия не имело о вражде, которая губит народы.

Пани Катержина обо всем этом ничего не знала. Мадла рассказывать ей стеснялась, чтобы пани Катержина, не зная правды, не свалила вину на нее. Когда речь заходила о Мадле, хозяйка всегда говорила о ней так, будто за каждое слово платила золотом. Мадла боялась, как бы ее не сочли неженкой, а не справиться с трудностями считала стыдным. Ленке и Анинке тоже не жаловалась. Анинка была довольна своим местом, и Мадла думала, что та ей не поверит, а у Ленки всегда было столько разговоров о себе, что пока та рассказывала, Мадла забывала о своих огорчениях и, таким образом, поделиться ей было не с кем. Гаек? Гаек был единственным, кому бы она все рассказала, но он далеко, и приезд его зависел от того, когда наберется достаточно груза.

Первое время Мадла не хотела расставаться со своим костюмом, хотя бы уже потому, что ее об этом просил Гаек, но на улице люди смотрели на нее так, что каждый раз ей приходилось краснеть. Бедняжка думала, что либо у нее лицо в саже, либо в одежде что-нибудь не в порядке, пока старая Анча не объяснила ей:

— На вас смотрят так потому, что вы румяная и хороша собой, здешние девчата белые, как творог, да и костюм ваш очень вам к лицу.

Пани Катержина, когда Мадла сказала ей об этом, посоветовала костюм понемножку менять и носить его чуть по-городскому, тогда она не будет так бросаться в глаза. Но Мадла послушалась ее не до конца — заказала себе жакет, как у Анинки, да юбку удлинила. А прическу оставила ту же. И хотя ей так тоже шло, она предпочла бы ходить в своем деревенском костюме. Однако на улице на нее продолжали оборачиваться.

По пути на рынок Мадла всегда заходила в храм помолиться и всякий раз очень удивлялась тому, что люди прямо с корзинками и со всем чем угодно идут в храм, как через проходной двор.

Ближе всех от нее был храм святого Яна Непомука, покровителя чехов. Впервые она пошла туда как раз в день святого Яна. Ей вспомнилось, как дома в канун праздника пели у статуи святого под липами, как девушки украшали ее цветами. В Вене же в этот день праздника не ощущалось, словно были будни. Это показалось ей странным. В храм она отправилась с пани Катержиной и с Анчей. Там было полно народу.

Когда священник вышел из алтаря, к органу сел один из мужчин, бывших на хорах, — старый седовласый пан, заиграл знакомую мелодию святоянской песни, и по храму прокатилось ликующее: «Святой Ян, покровитель земли чешской!»

Выйдя из храма, Мадла и ее спутницы увидели, как несколько человек окружили старого пана и благодарили его.

— Это чех, учитель музыки. Он каждый год приходит сюда, чтобы сыграть песнь во славу нашего покровителя, — пояснила Мадле пани Катержина.

Никогда больше ни в одном из окрестных храмов Мадле не довелось услышать ни песни, ни молитвы, ни проповеди по-чешски.

Мадла очень страдала оттого, что ей ничего не удавалось узнать о брате. Расспрашивал о нем Гаек, разыскивали его пани Катержина, Михал, Анча, Яноушек, справлялись, где только могли, но никаких следов мальчика не обнаруживалось. И Стрнад со Стегликом, которых Гаек отдал в ученики мастеру Крчеку, а тот взялся обучить их столярному делу, расспрашивали о мальчиках по имени Вавржинек. Нашлось несколько Вавржинеков, или, как их переиначили в Вене, Лоренцов, но ни один из них не был Вавржинек Залесский из Есениц. Мадла стала думать, что его уже нет в живых, оплакивала его и каждый вечер, перебирая четки, которые ей дала тетка, молилась за упокой бедного Вавржинека.

Спальней Мадле служила крохотная каморка при кухне, куда сквозь маленькое окошко попадало немного света, но так мало, что даже в самый полдень в ней было темно. Там стояла не очень мягкая постель, возле нее стульчик и небольшой столик. За кроватью на вешалке висели платья Мадлы, а под вешалкой стоял ее сундук.

На столик Мадла ставила цветы в стаканчике. Она любила цветы, как любят их в деревне все девушки, выращивая их даже зимою в горшках. В Вене Мадла тоже покупала себе цветы, но они через несколько дней гибли в ее каморке, а держать их в кухне ей не разрешалось. Поэтому она через день покупала свежий букетик у маленькой девочки, которая всегда продавала цветы в пассаже [14] неподалеку от площади. Говорила она на языке, похожем на чешский, была очень бледная и худая. Однажды Мадла стала ее расспрашивать и узнала, что родители ее словаки, у них много детей, нищета страшная и живут они все вместе в небольшом подвале.

14

Пассаж — крытая галерея, соединяющая два ряда магазинов.

Мадле стало жаль несчастную семью, и на другой день, захватив с собой кое-что из одежды и немного денег из тех, что приберегла для Вавржинека, она отдала их девочке. На третий день, когда Мадла снова пришла за цветами, у девочки были уже отложены для нее самые красивые и она ни за что не хотела брать денег. С тех пор Мадла частенько приносила девочке что-либо в подарок или какую-нибудь еду, а у той для нее всегда был приготовлен красивый букет, на который даже хозяйка смотрела с завистью.

Мадла могла себе это позволить, она не следила за модой, которая начинала захватывать и служанок, не носила шляп, дорогих платьев, шалей, украшений и тому подобных вещей, за которые не одна из девушек расплачивалась не только всем заработком, но и честью; Мадла одевалась просто, а поэтому жалованья ей хватало, она даже могла немного отложить или доставить себе какое-нибудь удовольствие, что и делала по доброте сердечной, не думая еще копить на старость.

Как ни мала и ни темна была комнатка Мадлы, все же для нее это был самый любимый уголок в целом доме. Когда все ложились спать и работа была закончена, забрав коптилку, она шла в свою каморку. Иногда что-нибудь делала для себя, напевая вполголоса, обычно, наполовину раздевшись, садилась на постель, ставила ноги на скамеечку и, подперев ладонью голову, по очереди устремляла взгляд то на ароматный букет, то на пламя коптилки, а то закрывала глаза, чтобы яснее видеть картины, которые всплывали в ее памяти. Глядя на цветы, она всегда вспоминала садик у себя дома, веселых подружек, зеленые луга, видела, как подружки косят траву, сгребают сено, слышала их веселое пение. Она видела, как с наступлением вечера тетка усаживалась под окном, себя, поливавшую клумбы с цветами. Видела, как вдоль забора идут люди: вот крестная, вот дядя, вот кто-то из батраков, здороваются с нею и останавливаются, чтобы перекинуться словечком. Видела, как возвращается с поля молодежь, слышала, как звенят колокольчики коров, идущих впереди стада, — все это оживление и шум, которые поднимаются вечером в деревне, возникали у нее перед глазами и звучали в ушах. Но как только она вспомнила о страшилище, выгнавшем ее из дому, вся задрожала и, закрыв глаза, быстро перенеслась к образу более приятному, к образу, который долго радовал ее душу. Уста ее не произнесли ни слова, но сладостная улыбка на полуоткрытых губах и страстный тоскующий взгляд выдавали, кого Мадла мысленно себе представляла. Но вдруг на лицо ее набежала тень, из груди вырвался вздох, а губы тихо прошептали: