Хороший человек

— Господи, когда я вижу ученика, всегда вспоминаю Вавржинека, — со вздохом сказала Мадла. — Одному только богу известно, жив ли мальчик.

— Если он жив, то в Вене его нет, иначе мы бы его уже нашли, ведь у кого только мы о нем не спрашивали!

— Я когда слышу, что какого-нибудь мальчика зовут Вавржинеком, тут же интересуюсь, откуда он, — отозвался Яноуш.

— Мы ведь искали даже в чешском костеле, куда ходят ученики, и там тоже его не нашли, — сказала пани Катержина. Увидев, однако, что Мадленка опечалилась, добавила: — Давайте поговорим о чем-нибудь другом!

Стали говорить о другом, но Мадленка никак не могла избавиться от грустной мысли, что ее брат, может быть, умер в нищете. И лишь когда пришли в Пратр, когда она увидела вокруг толпы людей, разные представления, развлечения и забавы, когда наслушалась всякой музыки, только тогда эти новые впечатления отвлекли ее от мыслей о брате.

После того как Мадлу провели по всему парку, пани Катержина стала искать место, где бы присесть и отдохнуть, потому что она не была любительницей долгих прогулок, а пан Михал отправился позаботиться насчет съестного, без чего даже самые прекрасные развлечения не доставляли ему удовольствия.

Отыскали удобное местечко подальше от людей.

— И музыка рядом, словно для нас специально, — сказала, усаживаясь, пани Катержина и кивком головы показывая на стол, вокруг которого сидело несколько музыкантов.

— Сыграли бы что-нибудь путное, — оглянувшись на них, сказала Ленка.

— Кому жё еще путное играть, как не им, ведь это чехи, — заметил Яноуш.

— Правда? Чехи? — спросила Мадла.

— Очень может быть, что мальчик прав, я не раз слышала, что в Вене почти все музыканты чехи, — сказала пани Катержина.

— Я, матушка, знаю наверняка, что это чехи, они играют неподалеку от нас у кузницы, я слышал, как музыканты разговаривали по-чешски, — настаивал Яноушек.

— Любопытно, из каких они мест? — заинтересовалась Мадленка.

— Да наверняка их сюда из разных уголков занесло, — ответила пани Катержина. В это время пришел Михал и заговорили о другом.

Один из музыкантов, совсем еще подросток, худой, смуглый, черноглазый и черноволосый, с той минуты, как пани Катержина села с девушками к столу, не спускал с них глаз. Выражение лица мальчика было слишком уж печальным для его возраста. Одет он был беднее остальных музыкантов. Перед ним на столе лежал кларнет.

— Послушай, на кого это ты так уставился, Вавржинек? — обратился к нему сидевший напротив скрипач, тронув его смычком.

— Э, да ему вон те девчата понравились, — сказал другой, — а они на самом деле чертовски хороши.

После этих слов сразу же почти все повернулись к столу, где сидели девушки.

— Ну, — сказал первый, — это нашего поля ягодки, видно по ним. Которая же тебе больше нравится, Вавржинек?

— Если тебе дурак нужен, поищи в другом месте, а из меня дурака не делай, — сердито ответил мальчик.

— Фу ты, с тобой надо обходиться, как со старым контрабасом! А что, я не прав? Разве ты не пялил глаза на этих девчонок?

— Если я на них и смотрел, так только потому, что одна из них похожа на мою сестру. И не будь она дома, я бы подумал, что это сестра.

— Откуда ты знаешь, что это не она, если столько лет тебе ничего о доме не известно, — обронил один из музыкантов.

— Знаю только то, что ей нет нужды служить, да и не ушла бы она из дому. Вот почему это не может быть она, но похожа на нее как две капли воды, — сказал Вавржинек и устремил на Мадлу взгляд пристальный и печальный. Но тут скрипач стал настраивать скрипку, за ним взяли инструменты и другие музыканты, и Вавржинеку пришлось смотреть в ноты. Играли какой-то вальс популярного в то время Штрауса. Михал превозносил его до небес, а пани Катержине он не нравился, и она сказала, что было бы приятнее, если бы сыграли какую-нибудь чешскую песенку, с чем девушки охотно согласились. Михал упорно защищал Штрауса, женщины же не разрешали говорить ничего дурного о чешских песнях, и они долго спорили, пока в конце концов пани Катержина все же не взяла верх. Тем временем музыканты кончили играть и опять отдыхали.

— И чего это кларнетист все время смотрит на нас? — заинтересовалась Ленка. — Как ни оглянусь, он все только сюда и глядит.

— Видно, нравитесь вы ему, — сказал Михал.

— Я встречаю его в костеле святого Яна. Каждое воскресенье он бывает там на хорах, — отозвался Яноушек.

— И я, кажется, тоже где-то его видела, только не знаю где, очень уж он мне знаком, — сказала Мадла, приглядываясь к Вавржинеку.

Музыканты заиграли снова, потом исполнили еще несколько пьес, которые доставили Михалу удовольствие, но вдруг скрипка повела: «Сеял я просо на краю поля, где поворачивают плуг». Мадла схватила Ленку за руку, зарделась, глаза у нее заискрились, и, если бы она не стеснялась, тут же стала бы громко подпевать.

— Ну, вот это уже наша музыка... от нее сердце из груди рвется, а с тем, что они до сих пор пиликали, пусть идут к черту, — воскликнула развеселившаяся пани Катержина и добавила: — Я не я, если не дам им за эту песню новехонький золотой!

Девушки тут же сказали, что и они добавят.

— Ну, погодите, поймаю я вас на слове. Я тоже дам с удовольствием, и мне эта песенка нравится! — сказал Михал, чтобы не рассердить свою Каченку.

Доиграв песню, музыканты отложили инструменты и стали разговаривать.

Потом Вавржинек и еще один встали, взяли ноты и стали обходить публику, один с одной стороны, второй с противоположной. Вавржинек сразу же направился к столу, за которым сидели Михал и пани Катержина с девушками. Обычно он обращался к посетителям по-немецки, а тут, когда он подошел к столу, у него невольно вырвалось по-чешски:

— Покорнейше прошу!

Пани Катержина положила на ноты то, что обещала, и столько же добавил Михал.

— Это вам за последнюю чешскую песенку, а то, что вы играли сначала, нам не понравилось, — сказала пани Катержина, которая любила говорить правду в глаза.

— Нам приходится играть всякое, дорогая пани, потому что кому-то нравится одно, кому-то другое, — ответил Вавржинек.

— Ну, разумеется. Каждому хочется услышать то, что ему больше по вкусу, — согласилась пани Катержина.

— А правда, что все вы чехи? — спросил Яноушек.

— Все, — ответил Вавржинек, не спуская глаз с Мадлы, которая тоже глядела на него необычайно пристально.

— А из каких вы краев? — спросила Мадла.

— Кто откуда, а собрались мы вместе случайно. Я, например, из-под Градца.

— Из-под Градца? А из какого места? — продолжала расспрашивать его Мадла с дрожью в голосе.

— Из Есениц. Вавржинек Залесский.

— Брат! — воскликнула Мадла и, быстро вскочив из-за стола, схватила его за обе руки, заплакала и стала целовать его лицо. Руки у Вавржинека опустились, ноты вместе с деньгами упали на землю, а сам он словно остолбенел. Погодя из глаз его покатились крупные как горошины слезы.

— Боже, как обрадуются мать и тетка, когда я напишу им, что мы встретились! — были первые слова Мадлы.