Hotel Rодина

Рассмеялась и цыганка:

– Утонула и взорвалась. Видать в дыру её засосало. Так что жди теперь, когда у тебя третий глаз появится или уши ослиные вырастут.

– Или елдырь второй на лбу, – вставил водитель.

Он завёл двигатель и раздражённо кинул цыганке:

– Погнали, погнали, Наталка. Двинем на аллею. Вся «блудня» там сейчас, а мы время на этого жмурика теряем.

– Та сейчас, сейчас, – отмахнулась от него цыганка.

Она почему-то медлила, разглядывая Караваева странным бегающим взглядом. Ребёнок проснулся и заплакал. Цыганка вытащила из блузки грудь, сунула сосок ему в рот, ребёнок жадно присосался, зачмокал интенсивно, но быстро выплюнул сосок, сказав вдруг хриплым баском, повергая Караваева в транс:

– Просил же тебя! По-человечески, просил дуру не пить пива. Молоко пивом отдаёт, а у меня желудочек слабенький. Я ведь ребёночек, как-никак, дражайшая мамаша, хочу тебе напомнить.

– Заткнись, ублюдок, – прошипела цыганка, не сводя глаз с обмершего Караваева, – Не доставай меня. Ты меня знаешь. Вот брошу тебя здесь и уеду. Доболтаешься.

По спине Караваева побежали холодные мурашки, гулко застучало сердце, он мгновенно пропотел.

– Ой-ёй-ёй-ёй! Как мы испугались! Первый раз, что ли? Не пропаду. Спорим на пять баксов, что я вперёд вас доберусь до аллеи? У меня, мамуля, изжога от твоего молока. Хочу пепси-колы холодной, от йогурта и от «Актимеля» не отказался бы. Просил же тебя не пить пива, не отравлять меня. Не жалеешь ты дитя, – издевательским тоном пробасил ребёнок.

– Ну, всё. Достал ты меня, добазарился! – закричала цыганка и швырнула ребёнка на песок.

Караваев вздрогнул, на лице отразилось болезненное выражение. Он представил себе, как должно быть больно малышу от падения пусть даже на песок. Но ребёнок не заплакал, а рассмеялся:

– Дура, дура, – сказал он, показывая язык, – Дура! И Колян твой чокнутый обкурок. От меня вам не избавиться, на аллею я всяко быстрей вас доберусь. Мне-то под землёй, напрямик, шалава, а вам по «пробкам» круголями придётся переться. И вообще, я ведь могу, куда надо на тебя дуру заявить, за такое отношение к дитю.

В следующее мгновение он принялся быстро-быстро, по-собачьи рыть песок и вскоре погрузился в него с головой. Мелькнули и исчезли розовые пяточки, и он пропал в песке весь. Некоторое время хорошо была видна шевелящаяся песчаная трасса, по которой он двигался, но признаки движения под песком быстро исчезли.

«На глубину ушёл», – глупо улыбаясь, подумал Караваев.

Он оторвал взгляд от песка и перевёл его на цыганку, а она, как ни в чем, ни бывало, усмехнулась.

– Видал? Землеройка грёбаная! А я ведь точно бы проспорила малявке. Ему ж, в натуре, напрямик, а нам на машине по пробкам ползти. Ну, всё, прощай, дядя. Сил больше нет, видеть твою постную харю.

Она смачно плюнула ему в ноги, ругнулась грязно, ловко подцепила чемодан, птицей взлетела на подножку джипа, выкрикнув:

– Варежку закрой, недоумок.

Джип взревел мотором, окатил опешившего Караваева песком и мощно стартовал с места. Караваев едва успел отскочить в сторону, упав при этом на «пятую точку».

Сидя на песке, он зачарованно провожал глазами быстро удаляющийся джип, а с ним и свой чемодан с нехитрым скарбом: кожаными туфлями Гомельской обувной фабрики, нейлоновой рубашкой зелёного цвета, почти неношеным бостоновым костюмом, галстуком, тремя парами носков заштопанных на пятках, креплиновыми брюками купленными в 1980-ом в год Олимпиады, куском турецкого мыла «DURU», новым китайским полотенцем, джинсами «варёнками» приобретёнными на областной толкучке в обмен на ваучер во времена Чубайсовской приватизации, парой выстиранных и отглаженных «семейных» трусов, портативным радиоприёмником с наушниками, плавками, болоньевыми шортами набором для бритья, книгой Джеральда Даррелла «Великаны и пигмеи», изданной в Алма-Ате в 1984-ом году издательством «Кайнор» и тремя журналами «Вокруг Света» за 1988-ой год.

Обворованный нагло и бесцеремонно, оплёванный, униженный и оскорблённый, готовый вот-вот расплакаться от разъедающей обиды, он в трансе сидел на песке, не сводя глаз с дюн, за которыми исчез джип, а руки его в это время бесцельно сгребали горки из горячего песка.

Продолжая сгребать песок, он заторможено думал о том, как ему теперь быть без своих вещей. И чем дольше он об этом думал, (а ничего другого в голову ему не шло), тем большее его охватывало отчаяние.

В голове вырисовывалась мрачнейшая картина. Быстрой чередой неслись безрадостные, разлагающие волю мысли: «Судя по тому, что наговорили по радио Федот с Лялькой-балаболкой, отель – шикарное заведение, а не какой-нибудь занюханный автокемпинг на второстепенной дороге, – думалось ему, – Там останавливаются люди обеспеченные, прилично одетые. И тут является к ним чучело в сланцах на пыльных ногах, в спортивных штанах с «пузырями» на коленях, старой майке и выгоревшей бейсболке и говорит: «Здорово живёте, господа хорошие! Прошу любить и жаловать! Я – Караваев Иван Тимофеевич, шахтёр, прилетел к вам отдохнуть». Вообще-то могут и на порог не пустить, прогонят в три шеи, дадут под зад пендаля и гуляй, Ваня. Ну, предположим, что пустят? Как же я три недели буду обретаться среди людей в таком пляжном виде? Нет, скорей всего не пустят. Не резон нам позорить фирму, скажут, клиентов распугивать чучелом в сланцах. Но как же, как же, мне продержаться-то целых три недели с пятьюдесятью рублями в кармане? Где спать? Что есть? Хорошо бы было сразу домой улететь, коли не пустят в отель, да бесплатный билет до дому, обещан лишь по окончании срока действия путёвки, то есть через три недели. Просить, чтобы из дома прислали? Да кто ж пришлёт? Просить не у кого, дома народ безденежный».

Он яростно сгрёб кучки песка в одну и встал. В голове роились одни вопросы. Он ещё немного постоял, глядя отрешённо вдаль, и тихо проговорил, обращаясь к самому себе – была у него и такая привычка.

«Значит, так, Иван Тимофеич, давай-ка без паники, без паники. Соберись, возьми себя в руки, ничего особо страшного не произошло. Голова, руки, ноги целы, нужно жить дальше. Не паникуй, не паникуй, не паникуй, Иван Тимофеевич, не паникуй. Кругом люди живут, в конце-концов. Не ты первый, кого в этом мире обворовали. Бывает и похуже. Бывает, люди враз всего лишаются – наводнение там, война, землетрясение, пожар, да мало ли чего. Соберись, не куксись. Всё утрясётся. Мир не без добрых людей. А не утрясётся с отелем, пристроишься где-нибудь грузчиком или рабочим, руки-то у тебя не отняли. Всяко не пропадёшь, как-нибудь продержишься три недели, перекантуешься. А пока, дорогой Иван Тимофеич, у тебя нет другого выхода, как шагать в отель. У тебя есть путёвка и паспорт, против этого пункта администрации отеля трудно будет возразить. И в милицию нужно будет сразу обратиться, заявление написать, мол, ограбили. Кстати, номерок джипа засветить, номерок-то приметный – 666. Короче, Тимофеич, дорога тебе одна – в отель, больше некуда».

Горестно вздохнув, он отряхнулся от песка и задумался. Какая-то тёмная и невнятная мысль, не оформленная в ясный посыл, вертелась на задворках мозга, не проявляясь явно, но создавала смутное, неосознанное беспокойство, как сон, который пытаешься мучительно вспомнить и почему-то никак не можешь этого сделать, хотя в голове вспыхивают и тухнут неясные и тревожные пятна этого сна. Эти вспышки не дают ясной картины, и ты мучаешься, потому что думаешь, что в этом сне было нечто важное, имеющее для тебя значение, касающееся каких-то сокровенных тайн.

«Паспорт!» – грохотнул камнепад в голове и внезапное прояснение повергло его в полную деструкцию. Руки предательски задрожали, ноги стали ватными, он судорожно схватился за карман брюк и, с трепетом, ощутив в нём заветный прямоугольник, выдохнул облегчённо: «Уф-ф-ф! Пронесло! Видать не просветила воровка мой карман. Цыгане, они же людей гипнотизируют. Аглая, нормировщица наша, рассказывала, что она на рынке сама своими руками отдала цыганке кольцо, серёжки и кошелёк с авансом. И эта Наталка-воровка она ж всё ко мне притыкивалась, прилипала. Тьфу, подлюка, в глаза, как кобра смотрела, бесстыжая».

Настроение поднялось на пару пунктов. Вытерев ладонью испарину со лба, он вынул из кармана своё главное стратегическое оружие – паспорт, за обложкой которого лежали заветная путёвка и деньги.

Он развернул путёвку и уже в который раз с удовольствием её перечитал. На листке хорошей глянцевой бумаги, обрамлённой золочёными виньетками, красивым шрифтом было отпечатано, что он, Караваев И. Т. – проходчик шахты № 13 им. Н. К. Крупской будет отдыхать три недели в отеле «Rодина» в одноместном номере № 6393, где будет обеспечен четырёхразовым питанием, экскурсионным и медицинским обслуживанием, а по окончании срока действия путёвки, предъявив её в авиакассу, получит бесплатный обратный билет. И всё это за счёт турфирмы с броским названием «Интертурсикретсервис», заключившей с ним, полюбовное бартерное соглашение о том, что он, Караваев И. Т. отдаёт им уголь в количестве девяти вагонов, а они ему, Караваеву И. Т. – полноценный трёхнедельный отпуск.

Далее были три разноцветные печати и красивая размашистая подпись генерального директора турфирмы «Интертурсикретсервис» с прибалтийской фамилией Недождётис.

Аккуратно сложив путёвку, Караваев заложил её обратно за обложку паспорта. Паспорт сунул в карман, застегнул его на молнию и, удовлетворённо хлопнув по карману ладонью, рассеянно провёл рукой по щеке, ощутив заметную щетинку. «К концу отпуска обрасту бородой. Ну и хорошо. Я давно хотел бороду отрастить», – решил он и посмотрел на небо, отметив, что солнце, наконец, сдвинулось с мёртвой точки и идёт по своему извечному пути на запад.