Хотелось бы сегодня

С телефоном в руке и на ухе Потрохов, широко и блаженно улыбаясь, шагал в магазин, Степан поспешал следом. Связь была на редкость устойчивой. Степан отчётливо слышал вибрирующий голосок жены и, хотя всех слов не разбирал, по интонации безошибочно догадывался, что Светка ужасно взволновалась, и волновался за неё сам.

— Узнала! — скашивая глаза, радостно докладывал Виктор Степану, знаком указывая, чтобы тот прихватывал погрузочную коляску, и кричал в трубку, шагая дальше. — Сейчас к тебе в гости нагрянем. Готовься! — Прикрывая аппарат ладошкой, заговорщицки хихикал Степану. — Испугалась! Спрашивает: сколько вас? — В трубку. — Да двое нас, двое! Я, да муж твой Степан Тимофеевич! Потом, может, ещё Разин с Ермаком подгребут, — вовсю вышучивался Витькин Потрох, которого и впрямь, по аналогии с «гадским потрохом», иногда так прозывали в отделе, и вновь докладывал Степану. — Испугалась! — И в трубку: — Ты трусиха, что ли, стала, а, Светулька-свистулька?..

Так, общаясь с обоими Васильчиковыми, Потрохов переходил от полки к полке, от лотка к лотку, брал свободной рукой банки, коробочки, упаковки, щурясь, разглядывал этикетки и, или ставил обратно, или бросал в корзинку, иногда вопросительными глазами — «возьмём, не возьмём?» — испрашивая зачем-то и согласие Степана.

Степан лишь растерянно пожимал плечами, вымученно улыбался да толкал коляску на резиновом ходу вслед за приятелем. Ему казалось, он слышал, как, набравшись духу, жена его, Светка, страдальчески предупреждает, что угощать гостя нечем. Во всяком случае, этот «Гадский потрох» орал развязно на весь суперфирменный супермаркет:

— Заказывай лучше, что надо, кроме шоколада! — и ещё громче удивлялся. — Как так ничего не надо?! А Степан говорит, надо!

— Не надо, я говорю, не надо! — приглушено взвывал Степан сбоку. — Чайку попьём и!..

— На кислых щах, говорит, сидите!

— Зачем?! — гневно-умоляющим криком заходился Степан и обрывался в просительный полушёпот. — Про щи-то зачем, Витя? Не нужно! — и только что не добавлял вслух: «Она же убьёт меня теперь! — думая — Стыдобища-то какая!».

— Молчи! — грозно командовал вошедший в начальственный раж Потрохов. — И ты, Светка-конфетка, тоже молчи! И говори: что надо, только без выкрутасов! Маслинок-оливок взять? Так! Какие предпочитаешь: с косточками или без? Берём! А как насчёт рыбки красненькой? Форельки или сёмушки. Опять не надо? Блин! Почему не надо-то? Берём! — И, опуская очередной выбранный продукт в корзинку, выговаривал Степану: «Не надо, говорит, слышишь?» — В трубку. — «А что дама пить будет?» — Степану, приглашая посмеяться: «Какая дама, спрашивает», — и в опять трубку, — Да ты наша дама, ты! — И поражался ответу: «Как ты не дама? А кто же?» — И продолжал настаивать: «Нет, уж ты давай заказывай: сухонького или сладенького? Я-то за рулём, мне запрещается, а вы себе можете позволить…» — Степану: «Ты чего будешь? Водочку, конечно. Путинку, поди, али „Гжелку“?» — Алё?!

Пытка эта была прекращена Светкой, положившей конец бесконечному потроховскому трёпу. Гость-хозяин закрепил на ремне мобильник, окинул трезвым взглядом заполненную корзинку, прикинул вслух:

— Хватит, что ли?

— Да неужели не хватит! — взмолился Степан. — И так уж набрали!.. Куда ж?..

— Молчи!

Двинулись к кассам.

— Или ещё что надо? — внезапно остановился Потрохов. — Говори!

— Не надо, Витя! — Степан чуть не налетел на него коляской. — Куда же ещё-то? А хлеб у дома купим.

— Почему это у дома? Давай здесь возьмём!

— У нас там хороший!

— А здесь плохой, что ли? Ёшкин кот! А про торт-то с конфетами забыли!

Поставив расстроенного Степана в короткую очередь, Потрохов отправился за тортом и хлебом.

«Ну и шагай! — огрызнулся про себя Степан. — По крайней мере, хоть на хлебе сэкономлю!», — и от этого совсем уж постыдного соображения как-то обречённо махнул рукой, — «да гори оно всё синим пламенем!».

Очередь между тем продвигалась, и нужно было решать, становиться под обсчёт кассирши или ретироваться. Степан, разумеется, предпочёл бы последнее, но в узкий предкассовый проход уже вкатывала нагруженную доверху коляску — «откуда только у людей такие деньжищи берутся?» — толстая, в рыжих крапинках на обнажённых мясистых плечах бабёха, за ней — её рыжеусый муженёк, тоже не слабых размеров дядечка с упаковкой импортного пива на вмятом её тяжестью бочковыкаченном животе. Пропустить эту «сладкую парочку» впёред — было бы самое оно, глядишь, и Потрохов, пока их обслуживали, подоспел бы со своим тортом и конфетами, — однако путь к разумному отступлению был отрезан, бабёха уже выкладывала на чёрную транспортёрную ленту покупки, и Степан, переживая, что Потрохова, «паразита», нигде не видно — мешали заставленные товарами стеллажи — тоже принялся за разгрузку своей тележки.

Не так уж и много всего и оказалось в корзинке-то, — «больше шуму», — думал Степан, не обращая внимания на нехорошесть своих мыслей, поскольку гад этот Потрохов так и не объявлялся, а выложенные банки и упаковки с коротким дёрганием — «лента заедает, что ли?» — уже вовсю плыли к невозмутимой кассирше с высокомерно приподнятым носиком и ярко-пунцовыми, припухлыми губами. Ловко отделив специальной пластмассовой планкой товары Степана от товаров рыжей очередницы, кассирша приступила к обсчёту.

А Потрохов, «сволочь», не появлялся!

— Всё? — последний, пискнувший перед сканером продукт, банка с маслинами, был отброшен в ложбинку с уже обсчитанными покупками и растереблённой стопкой бело-красных — «неужели бесплатных?» — фирменных пакетов, кассовый аппарат деловито заскрежетал, подводя окончательное «итого»:

— Четыреста сорок шесть рублей сорок восемь копеек.

— Ага! — Степан, от волнения нисколько не поражаясь оглашённой сумме, поспешно кивнул и, приподнявшись на цыпочки, закрутил головой:

«Где же он, паразит? Витя?!»

— Социальная карта москвича есть? — спрашивала между тем кассирша.

— Нет! И денег — тоже нету! — Степан с виноватым отчаяньем повернулся к кассирше. — У товарища! А он где-то там… запропастился! — И Степан опять встал на цыпочки, старательно выглядывая своего запропастившегося где-то там, за стеллажами, Потрохова. — У него деньги-то!

Этого можно было и не говорить, из-за угла наконец-то вывернулся Потрохов.

— Вот он! Идёт! — поспешил обрадовать Степан кассиршу и с горячим облегчением энергично замахал приятелю: — Витя! Скорее! — чего, конечно, тоже делать не следовало.

Потрохов продираться сквозь очередь не стал, неспешно зашёл сбоку, передал Степану торт, булки чёрного и белого хлеба, коробочку конфет «Рафаэло», и слегка напрягся «фейсом», когда кассирша вновь огласила всю требуемую и значительно подросшую с четырёхсот сколько-то там рублей сумму.

«Конечно, много!» — ужаснулся за Потрохова Степан, чувствуя и себя с головой повинным в растрате: — «Это, называется, в гости пригласил товарища. Стыдоба, если вдуматься!»

— Степан, прими-ка! — Потрохов тянул ему тысячную купюру, которую тот поспешно передал кассирше:

— Пожалуйста!..

— Тридцать семь копеек не найдёте? — спросила кассирша, почему-то адресуясь к Потрохову.

— Откуда ж взять такие бабки? — угрюмо и нелицеприятно ответствовал Потрохов, всем видом и тоном показывая неуместность обращённого к нему вопроса, и Степан, прежде чем кассирша перевела взгляд на него, заторопился: «я найду, найду!» — и полез за своим потрёпанным кошельком, в котором лишь в кармашке для мелочи слабенько позвенькивали монетки.

Стараясь не обнажать впалую и пустую внутренность бумажного отделения и, стыдясь, как он полагал, прикованных к нему глаз очередников и продавщицы, Степан неуклюжими пальцами торопливо отбирал нужную мелочь, и все терпеливо, в снисходительном молчании его ждали, — «кому же и отсчитывать копейки, как не ему?».

«А что делать? — успевал помысливать бывший инженер-конструктор Васильчиков. — Так бы подумали, что вообще ничего не имею!»

Но это, конечно, было слабое утешение, да не утешение и вовсе.

Зато Светка, хитрая лисица, в грязь лицом не ударила. Принаряженная и причепуренная, она встретила их при полном параде. Сияя неподдельной радостью, она счастливо ахнула, благодарно прижала к груди преподнесённые гостем белые орхидеи, от покупки которых Степан отговорить Виктора так и не смог, глубоко вдохнула их аромат, показывая, какой он замечательный, и, раскинув руки, заключила Витькина Потроха в свои неизвестно уж какие — жаркие ли? страстные ли? — в общем, только одной ей ведомые объятья, — и это при том-то, что о Витюшке Потрохове они все эти годы не вспоминали напрочь. Но, может, именно поэтому — «не пробуждай воспоминаний» — жена с веселым щебетом, ахами и вскриками вынимала из пакетов закупленную гостем лакомую и непривычную для четы Васильчиковых провизию. Кухонный стол и без того уже накрытый ею неведомо откуда взявшимися закусками, украсился поставленными в вазу цветами и извлекаемыми из красно-белого (бесплатного, кстати) пакета деликатесами.