Хозяин берега
Шрифт:
Маленький зловредный листок. Четвертушка бумаги в клетку, вырванная из школьной тетради…
Мне показалось, что я уже видел такую. Сбоку внизу проступала едва заметная полоска жира. Продавец утром на углу завёртывал пирожки начальнику рыбинспекции… Я набрал номер.
— Это вы, Цаххан?
— Я слушаю вас внимательно, Игорь Николаевич…
— Мне нужен совет. Это касается заповедника. Качкалдаков.
— Я, как пионер, — отозвался начальник рыбинспекции, — всегда готов. Особенно для водной прокуратуры…
— Никто нас не слышит? — подпустил я туману.
— Нет,
— Я о Сувалдине… Не могут они там, в заповеднике, химичить? А?
— Что вы имеете в виду?
— Это массовое отравление птиц… Может, цифры не сходились? А тут появляется возможность списать качкалдаков как погибших…
Начальник рыбинспекции с секунду поколебался. Если он и был вдохновителем анонимки, то всё равно обязан был согласиться не сразу, а сначала проверив, что дичь, в данном случае я, действительно заглотила наживку.
— Вообще-то… — Подумав, он решил, что можно дожимать. — А что? Мне, честно говоря, тоже приходило это в голову… На людях распинаются в любви к бедной птице, бьют себя в грудь, а на деле…
— Ну, хорошо. — Больше мне ничего не надо было. — Мы ещё поговорим!
Я бросил трубку, но тут же схватил её снова. Звонил Орезов:
— Человек, который ехал в автозаке с Кулиевым. Я сейчас прочту… «Подсудимый Семирханов — нарушение правил безопасности движения. Освобождён в зале суда с учётом срока предварительного заключения, проживает: улица Карла Маркса, 7…»
— Я еду.
Мы разговаривали во дворе двухэтажного деревянного барака. У Семирханова было мясистое лицо, приплюснутый нос, восточные, с поволокой, глаза.
Против нас, рядом с водоразборной колонкой, бродили голуби. Каждый раз, когда кто-нибудь приходил за водой, они бросались на каждую пролитую каплю. В углу двора лежал ободранный, повёрнутый набок «Запорожец».
— Убийцу везли в крайнем боксе… — Поездку в суд Семирханов хорошо помнил, потому что она оказалась для него последней. Домой он вернулся пешком. — Во втором боксе везли воровку, а её подельница сидела в общей камере с нами. Они всю дорогу перекликались…
Он показался мне человеком бывалым, медлительным, из тех, кто не поступает опрометчиво.
Я заглянул в составленный Хаджинуром список — там действительно значились две женские фамилии. Разыскать и допросить их в будущем не составляло труда.
— …Конвоиры им не препятствовали…
— Помните конвоиров?
— Нет. Освещение тусклое. Крохотная лампочка, даже углы не видать… Меня в Морской райсуд везли. Пока ехали,
чуть не ослеп!
— «Воронок» из тюрьмы подъехал сразу к райсуду Морского?
— Нет. Сначала в Черёмушкинский, там оставили женщин. Потом в областной. Отвезли парня из бокса.
— Вы этого арестованного видели?
— Нет! Его раньше провели.
— А откуда знаете, за что он был арестован?
— Он крикнул статью: умышленное убийство…
— Ясно. Скажите — после того, как вы отъехали от тюрьмы, автозак останавливался?
— Останавливался. Вернее, притормозил…
— Что-то случилось?
— Да нет! Кто-то сел. Ему открыли снаружи…
Я так и представлял всё это себе: в заранее
обусловленном месте автозак остановился, кто-то сел, заговорил со смертником.И всё же в глубине души я надеялся, что ошибаюсь.
Парадокс! Лопались ложные авторитеты, садились на скамью подсудимых министры и секретари обкомов, члены ЦК, а я верил в маленьких людей, выполняющих несложную, но очень важную и необходимую для общества работу, Требующую всего двух качеств — честности и уважения к закону. Я прокурор! — как мальчишка верил, что в «воронок», в котором под усиленным конвоем везут убийцу, можно попасть только как в танк — подорвав либо полностью уничтожив экипаж…
— Вы слышали, как этот человек садился? — спросил я.
— Да. По-моему, на повороте от базара к улице Павлика Морозова. — В Семирханове говорил шофёр-профессионал.
— Там вираж на подъёме. И сразу идёт спуск.
— Видели его?
— Нет. Он сел с конвоирами в предбаннике. Между нами была решётчатая дверь. Я слышал, как он говорил с тем парнем, из первого бокса.
— Какой у него голос? Что-нибудь можете сказать?
— Немолодой. Вот всё, пожалуй. В основном он говорил. Парня я почти не слышал.
— А что именно? Помните?
На неподвижном мясистом лице появилась короткая усмешка, Семирханов покрутил головой.
— Ничего не слышал!
— Гезель! Я прошу срочно отпечатать и отправить эти
телеграммы…
«Председателю Президиума Верховного Совета СССР тов. Громыко А. А. Копия Генеральному прокурору СССР тов. Рекункову Т. В., гор. Москва, писал я. — Прошу немедленно приостановить исполнение вошедшего в силу смертного приговора Восточнокаспийского областного суда Умару Кулиеву, осуждённому по обвинению в умышленном поджоге здания рыбнадзора и убийстве инспектора рыбоохраны Саттара Аббасова, и возобновить дело по вновь открывшимся обстоятельствам. Прокурор Восточнокаспийской зоны прокуратуры Каспийского водного бассейна, имярек».
Ещё две телеграммы, почти дословно дублировавшие текст, я послал в Астрахань, прокурору бассейна и прокурору Восточнокаспийской области Довиденко — «для сведения».
— Пожалуйста, Гезель. — Я передал ей черновики, подождав в приёмной, пока она перенесла текст на телеграфные бланки, бросая время от времени поверх пишущей машинки преданные взгляды в мою сторону.
Гезель ушла, а мне вдруг стало стыдно: я ни разу не вспомнил о раненном из-за меня Мише Русакове!
Я позвонил в больницу — ответ меня успокоил: состояние Миши было удовлетворительным, хотя мне и сказали, что он пролежит в больнице несколько дней.
Со вторым участником уголовного дела — Бокассой — всё тоже было ясно: его задержали, и Бала, уезжая, направил карлика на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу.
Я набросал ещё несколько бумаг.
Председателя Восточнокаспийского областного суда я просил «в связи с возникшей необходимостью выдать для допроса осуждённого Кулиева Умара, значащегося за областным судом…».
Следующий документ я адресовал всесильному начальнику Восточнокаспийского областного УВД генералу Эминову.